как тело прошибает сильный озноб. Руки были ледяными и дрожали, глаза щипало – они болели, как никогда ранее, – а ещё было невероятно трудно оставлять их открытыми. Но нужно.
Раньше он любил, когда выпадал снег – это означало, что наступила пора веселья и развлечений. Игры в снежки, катание с горок, лепка снежных фигур… – это было незабываемой частью зимы, но не самой лучшей. Не самой ценной и дорогой. Знаете, чего каждый день, с замиранием сердца, ждал маленький мальчик, сидя у окна в своей комнате? Свою маму. И когда он улавливал знакомый звук и видел подъезжающий к особняку красный автомобиль, то быстро сбегал вниз и, кое-как накинув на бегу куртку и шарф, несся к женщине, которая была для него важнее всего на свете. Он обхватывал её талию, прижимаясь к теплому материнскому телу со всей возможной любовью и силой и ощущал, как родные руки с такой же отдачей обнимают в ответ. Она опускалась на корточки: целовала его щеки, нос и лоб своими слегка прохладными губами, а затем они вместе падали в сугроб, звонко, искренне смеялись и одновременно переводили взгляд на чистое синее небо. Они делали снежных ангелов, рассказывали друг другу, как прошел их день, мечтали изменить мир к лучшему, а затем несколько минут просто молчали. Именно эти моменты были так невероятно бесценны, именно их он так бережно хранил в самом центре своего сердца, и именно благодаря им чувствовал, что обязательно сумеет сделать мечты явью.
Чувствовал.
Раньше он любил, когда снег укрывал всё вокруг своим белоснежным ковром, но теперь ему хотелось кричать, чтобы он остановился, чтобы прекратил падать и оставил их в покое. Чтобы перестал отдалять их друг от друга с каждой секундой всё сильнее и сильнее. Его мама… его любимая мама теперь лежала там, в холодной и мокрой земле, её глаза были закрыты, а сердце не билось. «Она ушла в лучший мир» – вот такими словами отец просто объяснил своему сыну, почему его мама больше никогда не сможет его обнять. Почему больше никогда не прижмет к своей груди, не поцелует в лоб и не скажет, как сильно любит. После этого всё изменилось. В одно мгновение красота зимней поры, её проказы и развлечения стали казаться маленькому восьмилетнему ребенку обыкновенной иллюзией. Выдумкой. Жестокой и мучительной. От неё в груди теперь долго и невыносимо жгло. Так невыносимо, что хотелось заставить и своё сердце больше никогда не биться.
Тогда, в тот самый день, маленький мальчик впервые узнал, как выглядит боль.
Его маленькая пятилетняя сестренка тихо, чтобы не нарушить покой вокруг, плакала на руках у экономки, – эта малышка еще хуже своего брата понимала, куда и почему уходит их мама, но чувствовала, что больше никогда её не увидит. Никогда не ощутит родного тепла, не услышит убаюкивающего голоса. Её всхлипы стали громче, и, не выдержав, она резко уткнулась носом в шерстяное пальто. Ласковые руки обняли девочку и сильнее прижали к себе.
Их отец стоял впереди всех, около самой могилы и, слушая, как священник читал молитвенник, опустив голову, наблюдал за хлопьями снега, укрывающими слой сырой земли. Этот мужчина не плакал. Ни разу с той минуты. И он так же не проронил ни единой слезинки сейчас. Здесь. Его глаза были пустыми, ничего не выражающими, но спокойными. Такими спокойными, словно совершенно ничего не произошло. Словно это была просто очередная трудность в его жизни, которую он может решить и решит с помощью денег и власти.
Почувствовав внезапный прилив злости, мальчик напряг скулы. Его сердце готово было вот-вот разорваться от мучительного огня внутри, а ноги – понести его вперед. Он хотел начать бить этого человека кулаками в грудь. Бить до тех пор, пока он не заплачет. Пока не докажет, что чувствует хоть что-то. Пока не докажет, что в этом нет его вины. Его пальцы уже начали сжиматься в кулак, но маленькая и теплая ладонь, внезапно скользнувшая в его холодную и слегка дрожащую руку, вдруг заставила боль внутри неожиданно притупиться. Гнев исчез, не оставив после себя и следа. Словно его и вовсе не существовало.
Медленно повернув голову, он столкнулся с большими, карими глазами. До боли знакомыми. В них не было сожаления. Не было сочувствия, излишнего сострадания или неуместной в этот момент жалости. Они смотрели с нужной ему сейчас толикой горечи, но вместе с тем с пониманием и невероятной силой – пока ещё не постижимой, – силой, которая каким-то невероятным образом сумела сдержать и посадить на стальную цепь безжалостного, беспощадного Зверя, который в этот самый день родился в невинной душе маленького мальчика. Эти глаза усмирили Его. Приручили. Но лишь на время. Потому что, однажды ощутив терпкий вкус свободы, Тьма ни за что не остановится, пока не завладеет всем: и душой, и телом, и сердцем, и мыслями. Пока не погубит и не растопчет всё, что несет жизнь и любовь.
Пока не отнимет самое дорогое.
Пока окончательно не уничтожит свет.
Двадцать пять лет спустя
Дарен подавил в себе непрошенные воспоминания ещё одним мощным ударом топора. На этот раз он стал последним – «великан» накренился, а затем с шумом рухнул на землю. Очередное срубленное дерево. Очередной день, так похожий на все остальные. Очередные мысли, словно водоворот, раз от раза пытающиеся затянуть его назад, в прошлое, из которого он так долго выбирался. Но так и не понял… выбрался ли?
До боли знакомые, заботливые руки подняли перед его лицом ёмкость с водой. Он ненадолго задержал взгляд на женщине, которая занимала в его сердце такое особенное место, а затем подвинулся ближе и сделал несколько больших глотков. Дарена так долго мучила жажда, что, дорвавшись, наконец, до воды, он практически целиком осушил кувшин.
– Ты совсем не отдыхаешь, – тихо и обеспокоенно сказала Алита, опуская руки вниз.
– Не устал, – выговорил Дарен, вновь принимаясь за дело.
– Ты перестал спать, – он на мгновение замер, но ничего не ответил. – Долгие месяцы ты работаешь так много, как не работает ни один сиу этого племени. Словно пытаешься извести себя…
– Ураган разрушил почти две трети поселения, – не дожидаясь продолжения вопроса, ответил Дарен. – И теперь я пытаюсь исправить это.
– И из-за этого же кричишь по ночам? – Ноги сами приросли к земле. Виски болезненно заныли, пытаясь снова вбросить его в тот день. К ней. К той, мысли о которой всё это время не покидали его ни на мгновение. И которая виделась ему каждый раз, стоило лишь закрыть глаза. –
