Надя нащупала в глубоком кармане бутылку и – одним глотком допила виски до дна. Чтобы хватило сил досмотреть это кино. Чтобы не забиться в истерике – почему я? Почему мне выпало умереть при жизни без надежды на воскрешение?!
Ангелина Васильевна прошлась по комнатам, оценивающе оглядывая мебель и безделушки на полках.
Задержалась у фотографии Грозовского на стене, потом на другой – где они с Надей улыбались между заснеженных еловых ветвей…
Надя знала – квартира запущена, а она сама неопрятна, непричесана, неухожена, – но ведь весь подъезд знает… Да, теперь уж точно узнает, что она законченная алкашка и жить ради ребенка не хочет и не умеет.
Подумаешь, муж погиб. Полгода в трауре походила, и вперед – маникюр, педикюр, причесочка и личную жизнь устраивать. Так, наверное, должна поступать сильная женщина?
Хорошо хоть Ольга в Новосибирск уехала, перестав объяснять Наде, что она обязана взять себя в руки.
– Сколько в соседних квартирах живем, а никогда в гостях у вас не бывала, – покачала головой Ангелина, остановившись у огромного, во всю стену, плазменного телевизора. – Красиво жили, богато!
– Почему это – жили? – Надя и сама считала, что полтора года уже не живет, но ее неожиданно резануло это слово в прошедшем времени. Опять будто ножичком пырнули – на этот раз слегка, полушутя, чуть ниже сердца и выше желудка. Крови не было, но царапина болезненно запульсировала, а виски в бутылке, оттягивающей карман, не осталось.
– Ну а как же? – фыркнула Ангелина, пальцем собрав с полки толстый слой пыли и брезгливо вытерев его о накидку на кресле. – Теперь-то что у тебя за жизнь? Теперь – только слезы. Убираться не буду!
– И не надо, я вас об этом не прошу, – буркнула Надя, думая только о том, что в сумке есть вторая бутылка, и когда Ангелина уйдет, она сделает очень маленький глоточек – последний на сегодня.
– Вроде целый день дома сидишь, а грязи развела – неделю не отмоешь, – начала отчитывать ее соседка, да таким противным учительским тоном, поджав тонкие губы и нахмурив бесцветные брови. – Как же ты жить будешь? И работать нужно, и сына без отца растить… А это куда тебя Дима отдыхать возил? – ткнула она пальцем в фотографию на стене, где они с Димкой, счастливые, улыбались, выглядывая из-за еловых ветвей под пушистыми снежными шапками.
Надя зажмурилась и покачнулась, схватившись за край стола, чтобы не упасть.
Опять палец, опять нравоучения… Господи!
– В Карелию, – еле ворочая языком, сказала Надежда. Пусть думает, что она вдрызг пьяна, плевать. На все наплевать, лишь бы Димыч был под присмотром. Когда она открыла глаза, Ангелина стояла к ней спиной и с любопытством рассматривала другой снимок, где они с Димкой сидели верхом на слонах и улыбались яркому индийскому солнцу.
– Ангелина Васильевна, я не багаж какой-нибудь, чтобы меня возить, – упреждая очередной глупый вопрос, отрезала Надя. – Мы все всегда делали вместе. Давайте договоримся – вы за Димочкой присмотрите, а причитать не надо, без вас тошно.
Ангелина посмотрела на нее – то ли насмешливо, то ли сочувственно – Надя не поняла, – покачала головой и, еще больше нахмурив брови, вышла из комнаты.
– Дима, какую ты кашку любишь? – послышался ее голос из кухни.
– Всякую! – весело откликнулся Дим Димыч.
Надя поплелась в коридор, отыскала в сумке бутылку и, с трудом отвинтив крышку, сделала маленький глоточек, потом еще…
Тогда, на слонах, под палящим индийским солнцем, Грозовский пообещал ей, что золотую свадьбу они справят здесь по древнему ведическому обряду, который соединяет не только тела людей, но и души.
– Ой, нет, – засмеялась Надя, – лучше у меня в Октябрьске души соединим. Дядь Толю позовем, теть Зину!
– Да, дядь Толю с теть Зиной сюда нельзя, – серьезно кивнул Грозовский и тут же, повеселев, добавил: – Ну, значит, у нас будет две золотые свадьбы!
В ресторане, где праздновали юбилей, было шумно, весело и душно.
Леонид Сергеевич рассчитывал, что придет человек пятьдесят, но в последний момент выяснилось, что поздравить его собираются не только коллеги по кафедре, но и почти весь преподавательский состав института. Пришлось срочно дозаказывать недостающие места и корректировать меню.
Леонид Сергеевич так устал в эти последние дни, так устал… Но радость от общения с близкими и друзьями все же пересиливала эту усталость, ноющую боль в сердце и желание отоспаться. Почему-то возникло ощущение: все, что он делает в эти дни – очень важно. Очень ответственно и значимо. Как доклад о научном открытии на симпозиуме.
Именно поэтому Барышев-старший старался не пропустить ни слова, и ни одно выражение чувств в свой адрес не оставить без внимания.
А вдруг это последний мой юбилей? – закрадывалась иногда – нет, не страшная, но предательская мыслишка, когда сердце особенно сильно сжимала тупая, давящая боль.
Вот юбилей отпраздную и на обследование лягу, клялся сам себе Леонид Сергеевич – уже в который раз! – потому что клятвы эти неоднократно давались и формулировались по-разному: «после Нового года», «в следующий понедельник», «после сессии в мединституте»… Но времени не было, или нет, не времени – чего уж врать самому себе… Просто он – врач-кардиолог, профессор – жил по принципу обывателя: «авось пронесет». Или – «сколько бог отмерил». Хотя прибавить пару десятков лет к этому «бог отмерил» он не отказался бы. Так что обязательно после юбилея пойдет и сдастся своему другу Гришке Володину в крупнейшую и лучшую за Уралом кардиологическую клинику.
– Друзья! – перебил его мысли молодой хирург Борис Климов. Он встал, торжественно подняв бокал. – Коллеги! Анатомия человека – это вечный кошмар всех студентов. Но наш преподаватель, руководитель курса, Леонид Сергеевич Барышев, сказал нам на первой лекции: «Если вы думаете, что сердце – это только мышца, перекачивающая кровь, вы никогда не станете хорошими врачами». – Борис обвел всех присутствующих веселым взглядом, остановив его на Леониде Сергеевиче. – Многие из нас тогда посмеялись про себя, мол, какой сентиментальный у нас препод! А вот теперь я сам работаю и понимаю, что Леонид Сергеевич был прав. У хорошего врача должно быть сердце, это обязательное условие!
Словно в подтверждение его слов у Барышева остро кольнуло в груди, но он улыбнулся и встал, звонко чокнувшись хрустальным бокалом с Климовым.
– Какой ты сентиментальный стал, Борис!
К ним потянулись другие бокалы с шампанским – много, штук восемьдесят, судя по количеству приглашенных, – и Леонид Сергеевич постарался чокнуться с каждым – таким важным и трогательным казалось ему это искреннее внимание. Он поймал любящий взгляд сына и полный нежности – Ольги – и вдруг подумал: вот бы остановить время… Чтобы навсегда семьдесят и ни годом больше… Но при этом жить долго-долго…
