Джефферсон Дюпре удивился. Падение Аманды Поттер должно было нанести гораздо большую травму ему, чем ей. Он принял на себя всю тяжесть ее тела.
— Это не мои причуды, конгрессмен. Мне просто нужно, чтобы она кое-что опознала, — сказал Дюпре.
— И что же это, детектив? — спросила Аманда.
Мужчины обернулись на звук ее голоса. Дэвид пришел в ярость оттого, что жена спустилась вниз и вмешалась в разговор, который он твердо намерен был завершить самостоятельно. Он свирепо смотрел, как она идет мимо них, направляясь в библиотеку.
Джефферсон Дюпре остолбенел. Он молча смотрел, как Аманда идет, прижимая руку к животу, словно пытается убедиться, что все на месте, и не мог понять, каким образом меньше чем за два часа следы от травы превратились в пятна крови.
Ее рот опух. Сбоку на лице расплылся синяк. Дюпре почувствовал отвращение к самому себе, когда, несмотря на щекотливость ситуации, невольно отметил, что у нее, вероятно, ничего нет под шелком. Уж слишком явно вырисовывалось ее тело.
— Боже правый, — прошептал он. — Извините. Я понятия не имел, что вы так сильно пострадали. Что сказал доктор?
— Он не приходил, — ответил за нее Дэвид. — Это всего лишь синяки. Мы сами с ними справимся. Нет никакой надобности поднимать шум в прессе из-за таких пустяков. Это приведет лишь к тому, что отцы города окажутся в неловком положении, вы же понимаете. Может создаться впечатление, будто они не способны обеспечить безопасность при проведении общественных мероприятий.
Только синяки? Дюпре не мог поверить такому «диагнозу».
Аманда поморщилась. Да, у нее действительно были синяки, а кроме того, еще одно-два сломанных ребра. Но они заживают. Она знала, что такое сломанные ребра, и сейчас они причиняли не столь сильную боль, чтобы всерьез беспокоиться.
— О чем же вы хотели спросить меня, детектив?
Мягкий голос Аманды заставил Дюпре вернуться к действительности. Он вытащил из кармана носовой платок и развернул его.
— Моя сережка!
У Аманды вырвался невольный вздох, отозвавшийся болью в избитых боках. Она пошатнулась и тут же ощутила, что ее заботливо опускают на стул.
— Вы уверены, что с вами все в порядке? — Голос Дюпре был мягок, прикосновения нежными. Аманда опять чуть было не решила попросить его о помощи, но мысли о возможных последствиях пресекли мимолетный соблазн.
— Я чувствую себя прекрасно, — поспешно вымолвила она и отвела глаза, не желая давать Дэвиду еще один повод для ярости.
— Аманда, дорогая. Не правда ли, замечательная новость? Ее нашли! Видите ли, детектив, мы уже обнаружили пропажу сережки, — продолжал он. — И предприняли собственные розыски в доме, не зная, что она потерялась совсем в другом месте. Где ее нашли?
Дюпре знал, когда следует вступать в спор, а когда лучше промолчать. И хотя он чувствовал, что отношения между Поттерами напряжены до предела, как, впрочем, и неприязнь, которую Поттер демонстрировал по отношению к нему, он знал, что это один из тех случаев, когда вмешиваться в дела мужа и жены бесполезно. Ни к чему хорошему это бы не привело.
— В парке около сцены. Думаю, она была потеряна во время падения.
— Ну, конечно, конечно, — сказал Дэвид и взял сережку с платка Дюпре так, будто извлекал ее из грязи.
— Думаю, ее лучше почистить, прежде чем миссис Поттер снова ее наденет, — добавил Дюпре, подумав о Бинере и о том, в каком месте тот, возможно, ее хранил, прежде чем обратился к властям.
Дэвид приподнял брови.
— Ну, конечно, — протяжно произнес он и бросил выразительный взгляд на платок, который детектив засовывал в карман. — Как же иначе?
Джефферсон Дюпре вспыхнул. Это было откровенное оскорбление. Возникло еле сдерживаемое желание ударить Поттера кулаком по лицу. Он знал предел своего терпения, который сейчас был почти достигнут. Пора уходить, пока он не натворил глупостей.
— Я сделал то, зачем пришел, — сказал Дюпре и, не удержавшись, добавил: — Я бы очень рекомендовал миссис Поттер обратиться к врачу.
И тут же направился к двери.
— Не провожайте меня, — сказал он, не оглядываясь. — Я сам найду выход.
Хлопнула дверь, а через минуту в библиотеку торопливо вошла экономка.
— Ты не поможешь мне одеться? — обратилась к ней Аманда. — Дэвид собирается позвонить доктору и записать меня на прием. Мне кажется, я все-таки ушиблась, когда падала.
С помощью Мэйбл Аманде удалось подняться по лестнице, и Дэвид остался в комнате один.
Он был близок к шоку. Минуту назад, когда Аманда вдруг начала отдавать распоряжения, она напомнила ему его мать. Это заставило его почувствовать себя маленьким и беспомощным, и ему не понравилось это ощущение. Совсем не понравилось. Аманда только что отдала распоряжение без его одобрения, а он все еще стоял столбом, позволив ей действовать. «Но это не столь важно, — сказал он себе. — Я, так уж и быть, разрешу ей сходить к врачу. Может быть, это окажется даже полезным для прессы».
Но потом он припомнил недоверчивость, написанную на лице детектива, и то, как Аманда чуть не упала в его объятия. Гнев снова закипел в нем.
«У меня мамина сережка, — вспомнил он. — Это хорошо. Все становится на свои места».
Но хотя он и пытался убедить себя, что все хорошо, его начал обволакивать мрак, возникающий где-то в глубине души. Дэвид Поттер подошел к столу, поднял телефонную трубку, но не смог вспомнить номера врача. Трясущимися руками он перелистал записную книжку, но тщетно. И вдруг ярость накрыла его с такой быстротой, что он не успел осознать, в чем дело.
Предметы, лежащие на столе, полетели в разные стороны, в ушах зашумело. Безотчетно, со всей силой Дэвид хлопнул ладонью по крышке стола. Звук удара гулко разнесся в тишине комнаты, и потом не стало слышно ничего, кроме тихого, слабенького хныканья.
Этот звук да еще дикая боль постепенно привели его в чувство. Когда Дэвид Поттер обрел способность мыслить и видеть, он обнаружил, что материнская сережка врезалась в середину его ладони, словно была окантована не золотом, а цепкой живой плотью. Он не отводил взгляда от этого зрелища, и его губы начали расплываться в улыбке. Улыбка сменилась хихиканьем, а хихиканье переросло в яростный хохот. От этих звуков все слуги, находившиеся поблизости, поспешили спрятаться в отдаленных частях дома.
«Вот это да! Можно считать, я сам нашел мамину сережку».
Дэвид выдвинул ящик и среди беспорядочно валяющегося содержимого выбрал нож для открывания писем. Имеющий форму кинжала, но с довольно тонким, похожим на рапиру лезвием, нож вполне годился для его целей.
Задержав дыхание, Дэвид вонзил лезвие между оправой и камнем в два карата и нажал. Серьга погрузилась в ладонь, и лезвие задело ее. Не обращая внимания на боль, Дэвид поддел бриллиант. Камень выскочил, покатился по столу и в конце концов упал на пол.
