Федька ахнула — как он мог знать про Америку?
— А брак — брак подождет. Есть много мужчин, более достойных, чем ваш фигурант. И в вашей жизни еще будет танец под снегопадом…
— Вы видели?
— Да — я как раз возвращался домой и стоял на крыльце, вы меня не заметили. А вы полагали всю жизнь вот этак с ним проплясать?
— Да!
— Хотя в вашем случае как раз это было бы возможно. Вы же оба — фигуранты, целый день плясали бы, взявшись за руки…
— Мне только это и нужно для счастья… А он…
— А он влюбился в прехорошенькую девочку — ведь так? Да не хнычьте! Он и должен был в нее влюбиться! Ему — двадцать, а ей, поди, шестнадцать? Не в эту — так в другую! Он долго был пришпилен к подолу той дансерки, как бишь ее… Ну вот и…
— Нет! — от возмущения Федька даже вскочила.
— Ну и норов, кто бы мог подумать. Давно вы его любите?
— Давно… четыре года…
— Я знаю способ, как быстро выбить из вашей головы сей вздор. Хотите рискнуть?
— Да, — твердо сказала Федька.
— Ох, как в этом мире все некстати случается… Ну что же — раздевайтесь и ложитесь. Не бойтесь — это поможет. Именно сейчас, сгоряча. Согласны?
— Да!
Если бы кто час назад сказал Федьке, что она полезет в кровать к Шапошникову, то был бы назван дуроломом пустоголовым. Сейчас же она соображала очень странно — словно угодила в мир, где обычная человеческая логика бессильна, недействительна, и нужно приспосабливаться к иной. Невозмутимый Шапошников, который всегда казался ей странноватым, как раз был жителем того мира — возможно, сильфом, который, пролетая над Парижем, присаживается отдохнуть на колокольне.
— Но сперва мы должны поцеловаться. Я вам не противен? — спросил он.
Федька сдвинула брови, ее дыхание отяжелело — но не от страсти, а от недовольства. Треклятый живописец произнес слова, которым тут было не место. Это когда мужчина зовет девицу замуж, то деликатно спрашивает, не противен ли он ей.
— Нет, — сказала Федька.
Тогда Шапошников взял ее за плечи, притянул к себе и поцеловал сперва в висок.
Федька положила руки ему на грудь — ее вдруг обуяла неуверенность, и она хотела в любую минуту оттолкнуть живописца. Он, мужчина опытный, это понял и легонько похлопал ее по плечу — совсем по-приятельски, как Бориска Надеждин в пору их амурного баловства, когда уходил из ее комнаты.
И это воспоминание было совершенно некстати! Федька осознала, что история с Бориской была ошибкой — вот за это Господь и наказал. Сейчас же ей грозила другая — а более всего опасна была сумятица и околесица в собственной голове. От смятения чувств Федька попыталась высвободиться, но Шапошников не пускал.
— Пустите меня… На что вам такая уродина?
— Вот это прелестно! — воскликнул Шапошников. — Для старого унылого бобыля вы, значит, уродина? А для молодого красивого вертопраха — нет? Вот образчик дамской логики!
Его веселый голос словно делал знак: сударыня, со мной ты безопасна.
— Я думала, он ко мне привык, — помолчав, призналась Федька; из объятия она, впрочем, больше не вырывалась.
— Мужчины к этому не привыкают, разве что те, кому деваться некуда. Случается, что ради денег…
— Ради денег?..
— Так вышло, что я знаю, кто та девица. Она не только хороша собой, но и очень богата. Хорошеньких-то и у вас в береговой страже довольно. Мне помощник сказывал — подружка ваша, девица Тихонова, просто красавица. И по годам, сдается, господину Румянцеву подходит.
— Да, Малаша очень хороша, да она другого любит. А та?..
— Та девица? Просто богатая невеста, без особых дарований. Единственная дочка у матери. У них дом в Итальянской, свой выезд, дворовые люди. Ей действительно шестнадцать лет, звать Марфой. Но дело не в ней. Когда встречаются два юных и глуповатых существа — естественно, им хочется целоваться… Скорей всего, эту девицу за вашего красавца не отдадут. Побегает за ней, побегает — и перестанет. Может, даже приползет к вам, как побитый пес, чтобы приласкали и утешили. А потом воспрянет духом — и ударится в новые проказы.
Федька ничего не ответила. Она, конечно, лучше знала Саньку, чем Шапошников. Главным его грехом пока что была молодость — оттого и оказался в постели у Анюты, оттого и тосковал по Глафире, а потом вдруг влюбился в Марфиньку. Однако Федька полагала, что он способен на привязанность, а что еще нужно в супружестве?
— Ему двадцать лет, и он еще лет пять будет порхать мотыльком, — преспокойно продолжал Шапошников. — И при этом принимать ваши заботы как должное. А потом он вдруг поумнеет и найдет себе супругу с неплохим, по его возможностям, приданым. Скажем, с домишкой в Коломне, с хозяйством, с огородом и коровой, может, с полудюжиной людишек. Вам через пять лет будет уже многовато… а сколько?
— Не ваша печаль.
И опять крепкая ладонь похлопала Федьку по плечу — с каким-то комическим пониманием. Но Федька уже передумала целоваться с живописцем. Она отвернулась.
Шапошников говорил правду — да только от такой правды хотелось выйти на Фонтанку и прыгнуть в прорубь. «Любовь твоего красавчика продается и покупается», — вот что сказал Шапошников. Вряд ли Санька погнался за приданым Марфиньки — но ведь прекрасно о нем знал и помнил! Продается и покупается…
— Что вы задумали? — вдруг спросил Шапошников.
— Задумала разжиться приданым.
— Ого! А как?
— Не знаю. Но деньги у меня будут.
— Воровать, что ли, пойдете?
— Не знаю. Может быть.
Федька не понимала, что с ней происходит, однако хорошей такую перемену и лучший друг не назвал бы. Она ощущала себя деревцем, которое еще сутки назад было покрыто цветами, и вдруг налетел вихрь, унес лепестки, остались голые ветки и ствол. Но этот вихрь покрыл кору деревца льдом, а лед — отполировал так, что каждая ветвь обратилась в двуострое тонкое лезвие. И это случилось сейчас, только что.
Федька высвободилась из неласкового объятия Шапошникова и встала.
— Куда вы? — спросил он.
— Не знаю. Переночую у вас. Дмитрий Иванович, вы человек светский — может, кому нужна в дом учительница танцев?
— Ясно. Вы полагаете, что этак заработаете больше, чем в театре, и за пять лет скопите приданое.
— Скоплю быстрее.
— Не та должность.
— Мне нужны знакомства. Если будет другой способ получить деньги — пропади они пропадом, эти танцы.
— Ого… С вами лучше не ссориться.
— Если вы можете мне помочь — то помогите, а если нет — заплатите, сколько вы мне должны, и расстанемся.
Оставаться в доме, где живет Санька, она не желала. Переночевать — и уйти, даже не попытавшись с ним увидеться.
