стопку виски на сон грядущий.
А утром он уже был в госпитале. Он поймал Фабрицио, который сам выглядел едва живым после дежурства, и тот проводил его в палату к Тому.
– У него был пневмоторакс из-за сломанных ребер, так что он проведет тут минимум неделю. Плюс сильное сотрясение мозга и дальше по мелочи. Не говоря уже о… – Фабрицио запнулся. – Его жестоко изнасиловали, Энди. И не раз, – прочистив горло, все же сказал он.
Выслушав все диагнозы, Энди сжал зубы, так что желваки заходили, а челюсть побелела. Стало жаль, что Давид уже мертв, и его нельзя убить еще раз.
– Он… – прокашлявшись, он помедлил и продолжил, – Фабрицио, он восстановится?
– Да, организм молодой, фатальных травм нет, но заживление и реабилитация будут долгими, – не стал скрывать тот. – И вопрос в том, как он будет морально… после всего этого.
– Могу я что-нибудь сделать? Может, что-то нужно? – Энди постарался загрузить разум именно этим. – Лекарства там? Какие у него ограничения по еде? – его тетушки не безосновательно, пожалуй, считали, что порция хорошей лазаньи способна творить чудеса.
– У него выбито два зуба, челюсти тоже травмированы, как и мягкие ткани горла и гортани. Так что что-то диетическое и мягкое, что легко жевать и глотать, – ответил Фабрицио. В остальном ограничений нет, ему нужны силы на выздоровление.
– А зубы… можно будет восстановить? – сглотнул Энди, пытаясь вспомнить, заметил ли, какие зубы у Тома были выбиты.
– Это уже со стоматологом решать надо, но думаю, коронки решат дело. Зубы жевательные, улыбку не испортят, – успокоил его Фабрицио.
– Хорошо… то есть, ужасно, но хоть так, – Энди поморщился и снова посмотрел на Тома. – Скоро он очнется?
– Да, должен скоро проснуться, – Фабрицио посмотрел на часы. – Медсестра будет заглядывать, но ты можешь посидеть с ним.
– Да, я останусь. Спасибо тебе, – Энди ещё раз поблагодарил Фабрицио и, взяв стул, подсел к кровати.
Ему страшно было думать, в каком состоянии будет Том, когда проснётся, и все равно хотелось, чтобы это произошло поскорее.
Но тот открыл глаза только ближе к обеду. Неловко повернувшись, Том застонал от боли и потихоньку осознал реальность. И, конечно, увидел Энди.
– Я жив? – хрипло спросил он.
– Тише-тише, Томми, не шевелись, – тут же отреагировал Энди. – Конечно, жив! Подлатают тебя немного, и будешь как новенький.
– Давно я тут? – спросил Том, когда Энди уложил его обратно на подушку. – Тут есть вода?
– Вторые сутки, – Энди взял стакан с трубочкой и поднёс к губам Тома.
Лицо его теперь, кажется, выглядело ещё более ужасающе.
– Я думал, что умираю, – признался Том, сделав пару глотков.
– Ты почти умер, Томми, но теперь все будет хорошо. Я об этом позабочусь, – Энди предельно бережно сжал его руку, а потом поцеловал кончики пальцев.
– А какие новости… в связи со смертью Давида? – спросил Том. Он боялся, что смерть Тони была лишь его бредовыми иллюзиями.
– Пока никаких, – покачал головой Энди. – Думаю, что Давиду сейчас не до поисков убийцы, нужно организовать похороны. Но сеньор Мазари все равно посоветовал нам залечь на дно. К счастью, здесь ты в безопасности.
В его словах был резон, так что Том согласно кивнул. Чуть позже к нему заглянул Фабрицио, рассказал о его состоянии и лечении. Слушать про повреждения было и больно, и унизительно, но Том только согласно кивал, покорно принимал лекарства и терпел все процедуры и уколы.
Энди навещал его каждый день, приносил угощения от его тетушек и рассказывал новости.
– В Нью-Йорке объявили траур и прошли похороны сына Давида, – сообщил Энди, придя в очередной раз. – По официальной версии он погиб во время взрыва газа в аварийном здании театра, который купил и планировал перестроить.
– Но это ведь лишь официальная версия? – Том поежился от воспоминаний.
Выглядел он уже чуть получше, но по ночам все равно вскидывался от кошмаров, той или иной степени ужасности.
– Они ведь не могли не видеть следы от выстрелов, – добавил он, воспоминания об этом зрелище тоже стараясь отогнать от себя.
– Да, это версия полиции. Но между кланами официально объявлена война, семейство Давид объявило вендетту, – кивнул Энди.
Пока семья Мазари терпеливо выжидала, когда семья Давид окончит траур и залижет раны. Короткая передышка, во время которой предстояло провести рокировку сил, поделить сферы влияния и интересов. Для Тома это означало, что он вошел в семью. Даже от дона Мазари пришла корзина цветов с пожеланиями скорейшего выздоровления.
– И каков будет итог? – Том сглотнул. – В живых останутся либо они, либо… мы? – конечно, он и сам понимал, что стал частью семьи, и в сложившейся ситуации это означало не только признание и защиту, но и риск быть уничтоженным вместе со всеми.
А значит, ему предстояло попасть из огня, да в полымя.
– Об этом известно только Богу, – вздохнув, признал Энди. – Прости, что втянул тебя в это, айриш бой, – сказал он, ощущая себя действительно виноватым.
– Я пошёл на это сознательно, Энди, – Том коснулся его руки, но сразу отнял пальцы. Он был уверен, что теперь-то Энди наверняка им побрезгует. – Я сам сделал свой выбор и рад, что этот мир стал чуточку чище без Антонио Давида.
Энди накрыл его руку своей и прижал ее к губам, поглаживая. Сломанные пальцы на второй руке еще были в гипсе.
– Ты не знал, что это будет так страшно, – ответил Энди. – Я никогда не смогу искупить свою вину.
Когда Энди коснулся его пальцев, у Тома на душе стало чуточку светлее, а на глаза навернулись слезы. Он отвернулся и тихо всхлипнул.
– Ты ни в чем не виноват, – повторил он.
– Тогда почему ты плачешь? – спросил Энди, вздыхая.
– Я думал, после всего, что случилось, ты больше не захочешь ко мне прикасаться, – шмыгнул носом Том. – Ты ведь знаешь, что делал со мной Давид…
– Мы ведь уже это с тобой обсуждали, – сказал Энди. – Для меня ты все тот же Том.
Слезы покатились по щекам Тома, теперь уже от облегчения, он не мог представить, как стал бы жить дальше, если бы и Энди от него отвернулся.
– Я тебя не брошу, Томми, – прошептал ему Энди, стирая с его щек слезы. Он не мог позволить больше в больничной палате, где в любой момент могла войти медсестра.
Но Том все же поймал его руку и прижался к ней губами.
В госпитале его продержали больше месяца, а выписывали, учитывая ситуацию в Нью-Йорке, с соблюдением максимальной секретности – ночью, со служебного входа.
Вернуться домой было странно, Тому казалось,
