– У мадам прекрасный загар, – говорит таксист. – Откуда приехала мадам?
– Из Африки.
Звучит как название книги, я видела эту книгу много лет назад, на книжном развале, у метро, где в мартовской жиже валялось оброненное:
«Оставь меня в покое, идиотка!»
«Из Африки». Карен Бликсен. Так звали автора, я запомнила – как запомнила все, что сопутствовало тому вечеру. Возможно, я купила бы книгу, если бы название было чуть более определенным: что означает «Из Африки»?
Привет «из Африки», саванна потрясла меня до глубины души?
Помогите мне вырваться «из Африки»?
«Из Африки» все выглядит совсем по-другому?
«Из Африки» ты вернешься обновленным?
Я никогда не узнаю, чем была эта книга – экзистенциальным путеводителем, дамским романом или пацифистским стенанием об умирающих от голода племенах. Но наверняка в нем был запечатленный на бумаге опыт одной европейки, который она хотела бы передать другой европейке. Чтобы та, другая, беспечно его отвергла. Опыт для того и существует, чтобы быть отвергнутым при первом удобном случае. Ни на что другое он не годится.
– …Из Африки? О-о… Я и сам выходец из Алжира! Мои родители перебрались во Францию в шестидесятых.
– А я довольно долго прожила в Марокко.
– А я не был в Алжире никогда.
– Я могу закурить? Если это не запрещено…
– Конечно, мадам.
Сигареты – сначала одна в два часа, затем две в час, я и не заметила, как втянулась. Перелет из Марракеша в Париж, совсем недолгий по времени, был сущей пыткой – курить на борту запрещается. Все, что угодно – еда, питье, спасательные жилеты, кислородные маски, – но только не сигареты. Сколько еще человек в самолете страдали от невозможности сделать несколько затяжек – три, пять, двадцать?.. К их числу вряд ли относится шумное марокканское семейство, оно окружило меня со всех сторон, вытеснило на периферию, к иллюминатору. Спасаясь от него, я прикрылась журналом; строчки плывут перед глазами, между ними легко просматривается все произошедшее со мной, вплоть до паспортного контроля в марракешском аэропорту: он прошел на удивление гладко, нужного человека я узнала сразу, а он, листая паспорт, даже не взглянул на меня:
Bon voyage, мадам!..
Теперь я в курсе, что будет выбито на могиле безвременно ушедшей беглянки Сашa Вяземски – «bon voyage!», кроссворд в конце журнала – вот что я интуитивно искала все это время. Один лишь его вид приводит меня в трепет: похожий я оставила на стене в камере предварительного заключения в Эс-Суэйре. Белые клетки самолетного кроссворда не заполнены, о счастье!.. С ноющим сердцем я принимаюсь исправлять положение – Фрэнки в обнимку с бритвой; Жюль и Джим, на пару образующие мальтийский крест; негативы и спички, на пару образующие крест из Клиши, темнота в старом форте, открыточный вор, Алекс, заказавший бизнес-ланч в «Ла Скала», прежде чем трахнуть меня.
Я не пропустила ничего.
Несомненное преимущество моего кроссворда – мне не нужно сверяться с описанием слов. Точность, с которой я перенесла все с тюремной стены на бумагу, удивительна. Но остается еще масса незаполненных клеток. Это угнетает меня, и, поразмыслив, я вношу новое имя: Мерседес.
Она вполне достойна того, чтобы быть увековеченной.
МЕРСЕДЕС.
Мерседес – ценное приобретение.
«Мерседес» легко встраивается в Алекса и Фрэнки. В негативы и спички, в форт и темноту; испачканная кровью бритва – ей по руке, испачканное кровью платье – ей к лицу, она может приклеиться к дядюшке Исе, Шамсуддину и даже – к Джиму. Только с Жюлем вышел полный облом, только с Жюлем у Мерседес нет ни одной точки соприкосновения.
Так тебе и надо, Жюль!..
Здесь, на высоте десять тысяч метров, все видится совсем под другим углом. Здесь, на высоте десять тысяч метров, процесс вживания (вживления) в Мерседес Гарсия Торрес проходит достаточно безболезненно. За время, проведенное в камере, я так и не решилась внести в кроссворд себя – теперь мне это удалось.
Наконец-то.
Если картина и не стала более ясной – то уж более полной она стала наверняка.
После окончания полета я беру журнал с собой – я просто не в силах с ним расстаться. Мысль о журнале примиряет меня с отсутствием художественных и литературных навыков. Возможно, он станет моим единственным спутником в Париже, он ляжет на стол в любом кафе (все знают, что в Париже полно кафе, бистро и ресторанчиков на открытом воздухе) и не будет распускать перья, уверяя, что он – amant chic25. Единственное неудобство – с журналом не поговоришь.
Но и платить за его кофе не придется.
– …Это здесь, мадам?
– Похоже.
Таксист-алжирец оказался честным человеком. Сумма, которую я заплатила за дорогу от аэропорта до отеля, вполне щадящая. Хотя за те же деньги в Марокко я вполне могла бы достичь Сахары и провести там неделю, кочуя по бедуинским стоянкам. И в связи с Сахарой меня так и тянет поторговаться:
– Не многовато ли? – спрашиваю я таксиста. – Это дорого.
– Это Европа, мадам.
«ЭТО ЕВРОПА» – убийственный аргумент. Это Европа, а следовательно, будь готов выкладывать денежки за малейшую фигню, за каждый твой чих с тебя сдерут втридорога. «Это Европа» – лениво-безапелляционные интонации таксиста мне хорошо знакомы; то же самое на протяжении трех лет произносила я сама, добавляя лишь частичку «не»:
это не Европа.
– Хорошо. Держите деньги.
– Приятного отдыха в Париже, мадам!
Приятный отдых, ну да. Интересно только, как долго он продлится.
Отсутствие навыка жизни в крупном городе. Я уже позабыла, что это значит – жить в крупном городе, хотя из окна такси Париж вовсе не выглядел мегаполисом. Я уже позабыла, что существуют дома с большими окнами, непомерно большими окнами, чудовищно большими окнами – тут и до океанария недалеко, и до дельфинария, из которого живенько ретировался покойный Фрэнки. После бело-синей Эс-Суэйры и терракотового Марракеша разноцветные фасады парижских домов (с засильем элементов декора) утомляют и режут глаз. Но подозреваю, что и к фасадам, и к окнам можно привыкнуть.
Гораздо быстрее, чем к имени Мерседес Гарсия Торрес.
Я стою против отеля «Ажиэль» (в этом меня уверяют вывески справа и слева от входа). Прямо над входом – помпезный фриз в стиле то ли барокко, то ли рококо; беленый нижний этаж сменяют кирпичные верхние. Балкончики и балконы, перекликающиеся с фризом кокетливые барельефы на фасаде, все, чего я хочу – снова оказаться в «Sous Le Ciel de Paris».
Возьми себя в руки, Сашa. Возьми себя в руки, Мерседес. «SousLe Ciel de Paris» – таким, каким ты любила его, таким, каким помнила, – больше не будет никогда. Чертов Доминик, чертов Алекс, чертов Фрэнки – единственное занятие мужчин, за исключением войны и футбола, – ломать жизнь беззащитным женщинам.
