раз всё может быть иначе, изо дня в день колотя боксерскую грушу и отключая свой разум, он помнил
лишь об одном: что уже отдал свою душу, и что иного пути нет.
***
Эбигейл вышла в коридор с одной единственной мыслью – Майк был абсолютно прав. Как бы
старательно Дарен не доказывал ей, да и каждому вокруг себя, что в его жизни нет места чувствам и
обыкновенным человеческим слабостям, его неосторожные слова и поступки говорили совсем об
обратном. Она знала, что взяла именно ту самую карточку. Знала, что произнося те слова, он не играл, и
что они действительно шли от сердца. Сердца, которое билось внутри Дарена Бейкера, но которое он
всячески скрывал от посторонних глаз.
Этот мужчина с чем-то боролся. Она чувствовала это. Как и то, что его «противник» был невообразимо
силен. Что-то разъедало его изнутри день ото дня, и он видел лишь один способ противостоять этому –
закрыться от внешнего мира и не позволять никому увидеть его боль.
Может быть, ей стоило, наконец, хотя бы попытаться узнать, в чем было дело? И если не от самого
Дарена, то от человека, который определенно знал о нем всё.
- Эл, - она неслышно подошла к подруге, - могу я с тобой поговорить?
- Да, конечно, - она улыбнулась, отвлекаясь от игры с Адель, - милая, помучай пока дядю Грега, хорошо? А мы скоро вернемся.
- Хорошо, тетя Элейн, - радостно ответила девочка и в следующую секунду с криками «банзааай»
прыгнула Мартину на шею, повалив его на пол. Он рассмеялся и начал щекотать её, заставляя малышку
звонко расхохотаться.
- Ты хотела что-то спросить? – Предположила Элейн, когда они оказались в небольшой комнате,
напоминавшей кабинет.
- Да… – Эбби закусила нижнюю губу, пытаясь сконцентрироваться на главном вопросе. Она сделала
глубокий вдох, чтобы успокоиться, а затем позволила словам самим политься. – Я на самом деле
пыталась сама во всем разобраться, но разве это возможно, если этот невыносимый себялюбец либо
кричит, либо молчит как партизан? Я уже и с одной стороны к нему подошла и с другой, а всё, что он
может сказать мне, это: «не лезь в мою жизнь», – она развела руками и, не обращая внимания на
ошарашенное лицо подруги, продолжила. – Но я же просто хочу помочь ему. Просто пытаюсь показать, что всё совсем не так, как ему кажется. Что в мире всё ещё светит солнце и слышен детский смех, а это
значит, что даже если однажды ему сделали больно, это не означает, что так будет снова и снова.
Понимаешь?
- Да, но…
- Вот видишь? – Перебила она её. – А он не понимает! Кроме своей гордости ничего вокруг не видит.
Даже помощь мою принимать отказывается, будто бы у него таких предложений целый миллион, –
возмутилась она себе под нос и лишь после продолжительной тишины повернулась в сторону Эл,
осознав, что та до сих пор находится в некотором изумлении. Эбигейл вымученно закрыла лицо руками
и, замотав головой, опустилась в кресло. – Боже, прости… иногда я совсем не умею тормозить…
- Всё нормально, – она подъехала ближе, – и знаешь, иногда даже я не могу понять своего брата до
конца.
Эбби удивилась, как четко Элейн уловила, о ком именно шла речь. Она ведь даже ни разу не назвала его
имени. Хотя, наверное, в некоторых ситуациях это совсем не требуется.
- Я просто… действительно хочу понять, что так сильно изменило его. Ведь Дарен был таким не всегда, правда? – Она подняла на подругу глаза, по её взгляду поняв, что была права. – Знаю, это совсем не мое
дело, но я вижу как ему больно, Эл. Вижу, как каждую секунду своей жизни он сражается сам с собой, пытаясь что-то забыть или наоборот… и я просто не могу смотреть на это и оставаться безразличной. –
Она немного помолчала, а затем снова покачала головой. – Господи, я даже не знаю, зачем начала этот
разговор. Сейчас у тебя есть все основания подумать: «Эй, кто дал этой сумасшедшей право лезть в
нашу семью?».
- Не говори так, – тихо сказала Элейн, а затем накрыла своей рукой её ладонь, – у тебя есть такое право, Эбби. Оно есть потому, что я знаю, как ты относишься к Дарену. И вижу, что и он сам испытывает то
же, просто пока еще не в силах произнести это вслух.
Эбигейл застыла, не ожидая такого поворота.
- Я не думаю, что…
- Поверь моему глазу, – мимолетно улыбнувшись, сказала она, не позволяя ей договорить. – Возможно, я знаю тебя не достаточно хорошо для того, чтобы делать такие громкие заявления, но вот мой брат, при
всем своем ослином упрямстве, моя точная копия. Хотя и эта черта, пожалуй, у нас общая, – добавила
она, но почти тут же вернулась к теме разговора. – Я хочу сказать, что всегда знаю, когда он зол, расстроен, чем-то загружен или слегка привирает. Я улавливаю любую его эмоцию, как собственную, словно между нами существует некая духовная связь, – Элейн немного помолчала, а затем взяла обе
руки Эбби в свои, – ты небезразлична ему. Но раз за разом он будет усердно доказывать обратное и не
остановится, пока окончательно не оттолкнет тебя. Потеря Эрин до сих пор причиняет ему боль.
Элейн сказала последние слова словно на автомате, опустив глаза вниз, и даже не заметив, что они
заставили Эбби тут же замереть. Эрин? Снова это имя. Сначала Пол упомянул о ней в зоопарке, когда
говорил, что после неё Эбигейл стала первой, кто смог что-то в нем расшевелить, а теперь и Элейн
сказала, что её потеря причинила ему боль. Значит, эта самая Эрин все же была важным человеком в его
жизни, в противном случае стали бы они вспоминать о ней? И разве неважные люди могут сделать нам
так больно?
- Эй, ну что вы устроили здесь за шушуканья? – Грег распахнул дверь, заставляя обеих девушек тут же
повернуться.
- И когда ты научишься стучать? – Настроение Элейн тут же стало шутливым, и она уперла руки в бока.
- Когда цапли научатся летать, - с улыбкой ответил он, а затем схватил Эбби за руку и, сдернув её с
кресла, поставил на ноги и закружил, напевая песню из гостиной. – «Женщина, о, женщина, не будь ко
мне так жестока! Ты – самая жестокая старушка на свете…»
- Грег…
- «Но, если ты так сказала, то я соберу свои вещички и уйду», - продолжал петь он, кружа её в танце.
- Что ты делаешь? – Она не выдержала и рассмеялась, пока он тащил её ближе к музыке.
- Давай, подпевай мне, - весело кричал он, но Эбби лишь вертела головой.
- Я испорчу легендарную песню!
- Это блюз, детка, – он улыбнулся и, снова крутанув её, прижал к себе, – его невозможно испортить.
