– …Ты говорила мне о старике, который купил угловой дом у форта. Дядюшка Иса, так?
– Дядюшка Иса. Иса Хаммади.
– Да, Да. Полчаса назад я был возле дома. Никто мне не открыл. Двери заперты наглухо.
– И что с того? Он наверняка на рынке. Он ведь торговец пряностями, я говорила тебе…
– Может быть. Я попытаюсь зайти к нему еще и вечером. Вечера-то он проводит дома, ведь так?
– Надо полагать.
– Ты знаешь агентство по продаже недвижимости? На площади, рядом с рыбным рынком, там в витрине выставлены фотографии особняков.
– Головной офис в Лондоне? Знаю.
– Так вот, дом снова продается.
– Какой дом?
– Сашa, – взывает ко мне Доминик. – Ты еще не акклиматизировалась? Угловой дом у форта. Дом, как ты говоришь, Исы Хаммади. Я попросил показать документы – кто его владелец на сегодняшний день и все такое. Документы мне не предоставили, но то, что сказали на словах… Никакой Иса Хаммади не упоминается. Нигде.
– Что с того. Может, дом был записан на другого человека. Например, на одного из его племянников в Танжере. Дядюшка Иса что-то говорил о своих племянниках. Они должны приехать в Эс-Суэйру, с женами и детьми. Помогать старику вести бизнес.
– В том-то и дело! Домом владеет европеец. Какой-то тип из Лондона. Имени я не знаю, но обязательно узнаю… Сашa, что же ты молчишь, Сашa? Ты меня слышишь?..
Я не удивлена, нет. Я потрясена.
– Ты, наверное, напутал, Доминик.
– Ничего я не напутал. Говорю тебе – хозяин дома отсиживается в Лондоне!
Если бы хозяин дома отсиживался в Париже, я еще могла бы это как-то объяснить. Лукавый старик (или все же лучше называть его пожилым крепким мужчиной?) прожил во Франции достаточное количество лет, чтобы получить гражданство или хотя бы вид на жительство. И женат он был на француженке, тогда при чем здесь Лондон? Может, Лондон имеет отношение к тому восхитительному набору техники, которую я видела в комнатушке с хорошо замаскированной дверью и которую никак не назовешь бытовой. Спутниковый телефон, компьютер, саквояж – я не успела сунуть нос в его внутренности, а жаль; возможно, там бы тоже нашлось немало интересного. А если даже и нет – телефона и компьютера вполне достаточно, чтобы перестать доверять дядюшке Исе. Скромному вдовцу, пребывающему в ожидании племянников из Танжера.
Танжер – вотчина контрабандистов. Это и ребенку известно.
Я не могу утверждать, что дядюшка Иса – контрабандист. Но то, что он лжец, не вызывает сомнений, «вот, купил здесь дом, русская Сашa» – надо же, какой прохиндей!..
– …Не стоит соваться туда, Доминик.
– Я просто поговорю с ним.
– Что это изменит?
– Я хочу вернуть все, как было, – неожиданно заявляет Доминик после паузы.
– Вряд ли это получится.
– Я хочу вернуть тебя.
Расстояние, лежащее между нами, придает толстяку смелости. Для того чтобы преодолеть его, придется переплыть море – неплохая тренировка для жирного брюха и неразвитого плечевого пояса. Доминик выйдет из волн обновленным – стройным, поджарым, с бугрящимися мускулами, с морской солью на коже, с морскими лилиями в волосах. И тогда он с полным основанием, с напором неотразимого самца, сможет сказать: «Я хочу вернуть тебя». Милый, милый Доминик, бицепсы и трицепсы не изменят ровным счетом ничего.
– А ты, Сашa? Ты хочешь вернуться?
– Да. – Греха черной неблагодарности я не совершу.
Тем более здесь, сидя в парижском отеле. Мое телефонное «да» безопасно, оно не предполагает действий, не обещает близости – помехи в трубке, неполадки на линии, его можно отнести к разряду несбыточных мечтаний Доминика о Марракеше, Касабланке, Рабате, хотя… Марракеш перестал быть для него мечтой, самое время устремить взоры к Парижу.
– Ты не приедешь? – с замиранием сердца спрашиваю я.
– Нет. Я должен быть здесь, в Эс-Суэйре. Слава богу!..
– Париж красив, да?
– Да. – Еще одно бессмысленное телефонное «да».
– Как у Sacha Distel?
– Как у Ива Монтана.
– Я позвоню тебе вечером. После того как поговорю с этим стариком, Исой. Ты ведь будешь вечером в отеле?
– Конечно.
– Береги себя, Сашa.
– И ты, Доминик. И ты.
Я слышу короткие гудки – на том конце провода, в Эс-Суэйре, Доминик не просто положил трубку, он оборвал связь. Волевым усилием, как я предполагаю. Доминик всегда был немного странным, с гибелью досок для серфинга странности усилились; кажется, я уже прогоняла эту пургу, – только сумасшедший мог пожертвовать отелем, чтобы вытащить из-за решетки никчемную девицу. Только сумасшедший. Мозг Доминика (и без того некрепкий, капризный, тепличный), окончательно расклеился после убийства. Не того, которое якобы совершила я, а того, которое совершил он. И речь идет не об одиночном факте, а о самой настоящей резне, бедные доски!.. Так я тогда о нем и подумала: маньяк, нездоровый человек. Конечно, я благодарна ему…
Ни хрена не благодарна.
Пока я находилась в камере, я могла сопротивляться. Не соглашаясь с обвинением, раз за разом доказывая непричастность к самой настоящей резне, бедный Фрэнки!.. У марокканского следствия были проколы, отсутствие у меня мотива, например. Ссора с некогда любимым человеком на почве личной неприязни – эту версию нельзя рассматривать всерьез. Ссора еще не повод взяться за бритву – раз, никто не видел, как мы ссорились, – два, спички – три. Вот оно! Я выпустила из поля зрения спички. Если бы я жгла их в поисках выроненной бритвы – наверняка от них остались бы огрызки. Ошметки. Обгорелые остовы. Но ни о чем таком араб-следователь мне не доложил, а я, фефела, – не додумалась порасспросить. Впрочем, и так ясно, чтобы он мне ответил:
Спички унесло ветром с океана.
И они считают, что я им поверю. Марокканские идиоты.
А теперь еще и старый лгунишка дядюшка Иса. С самого начала мне чудилось в нем что-то фальшивое, ненатуральное, какой-то подвох, изъян. Дядюшка – не владелец дома, следовательно, он врал мне изначально. Сознательно. Ничего особо криминального в такой лжи нет, но она автоматически вызывает недоверие и ко всем другим пассажам Исы Хаммади.
Он видел, как мы с Фрэнки поднимались на смотровую площадку? – очень мило, но никто этого не подтвердит.
Он заявил, что я спустилась вниз около полуночи, и при этом даже не потрудился взглянуть на циферблат часов? – очень мило, но никто этого не подтвердит.
Конечно, косвенно это могла бы подтвердить Фатима – ведь я вернулась в отель, когда бухарестские часы показывали без двадцати час. Время – вот кто играет против меня. Все учтено и запротоколировано, существует точка отсчета (наш с Фрэнки парадный выезд из «Ла Скала» в сопровождении официантов, грумов, гончих, ловчих и сводного оркестра кирасирского полка), существуют промежуточные точки. Так же имеется точка финальная, намертво вмонтированная в глупую тарелку с железнодорожного вокзала. Я нигде не отклонилась от маршрута, я вписалась во все предложенные сроки, но что, если сроков не было? А часы на ресэпшене могли просто подкрутить.
