Потом заметил, какой несчастный вид у Элизабет, и решил, что она тоже заслужила.
— Как там Трейс?
— Просто замечательно, — с шутовской улыбкой ответила она. — Я на него накричала, выяснила, что он винит себя во всем, в чем на деле виновата одна я, потом он от меня сбежал. Вот подумываю, не подать ли заявку на участие в ток-шоу по вопросам воспитания детей. Я могу служить блистательным примером, чего не следует делать.
Ему было знакомо это ощущение, но помочь Элизабет он ничем не мог — только побыть рядом.
— Не ругай себя, — сказал он, садясь рядом на ступеньку. — У него трудный возраст.
Улыбка Элизабет из дурацкой стала грустной и задумчивой, как будто в уме она пролистывала прошедшие шестнадцать лет.
— В каком-то смысле у Трейса трудный возраст продолжается с момента зачатия. Он всегда был слишком серьезный для своих лет, погруженный в себя. Не думаю, что хоть когда-нибудь мы совпадали по фазе.
— Родителем быть трудно.
— Говоришь со знанием дела.
— Эми занесла меня в черный список. Я сказал ей,чтоей еще рано ходить на свидания.
— Сколько ей?
— Пятнадцать.
— А когда, по-твоему, будет не рано?
— В тридцать пять.
В первый раз за последние несколько дней Элизабет улыбнулась от души, даже рассмеялась. Бедняга Дэн. Он сидел рядом с нею такой сердитый, недовольный, большой и суровый… и беззащитный. Элизабет не могла удержаться, чтобы не обнять его за плечи; впрочем, она и не пыталась. Медленными, успокаивающими круговыми движениями водя ладонью по его спине, она сочувственно заглянула ему в глаза.
— Ты что, слишком заботливый папа?
— Наверно, — ворчливо согласился он. — Почти все детство Эми прошло без меня. Даже думать не хочу, что она растет.
— Я была ненамного старше, когда родила Трейса, — задумчиво произнесла Элизабет.
Дэн вздрогнул и заметно побледнел.
— Господи… Вот только этого не надо.
— Извини, лапочка, но ведь это правда. Конечно, мне приходилось обо всем думать самой, и посоветовать было некому, но…
Не договорив, она обхватила руками колени, отвернулась и снова стала смотреть на лес. Глядя на ее профиль, Дэн с изумлением почувствовал, что, хоть всегда твердил себе, что не хочет ничего о ней знать, сейчас, когда они сидели рядышком на старых, потрескавшихся ступеньках, Делясь сомнениями, вдруг захотел узнать все.
— А что же твои родители?
Элизабет повела голым плечом слишком равнодушно, чтобы он поверил.
— Маму не помню. Она умерла, когда я еще говорить не умела. А Джей Си, мой отец, — она невесело улыбнулась, — Джей Си вроде как заблудился в придуманном им самим мире.
Дэн молча слушал, как она скупо рассказывает о своем отце, ковбое, судя по всему, проводившем в обнимку с бутылкой не меньше времени, чем в седле; представлял себе нарисованную ею картину безрадостного, как выжженный солнцем западнотехасский пейзаж, детства и испытывал острое чувство стыда за то, как сурово судил ее сначала. У него самого детство было как в книжке с картинками — безупречная семья с безупречными детьми, живущая в безупречном маленьком городке. Любви и заботы ему доставалось ровно столько, сколько надо; его воспитывали в убеждении, что он может стать кем угодно и достичь любых высот. А Элизабет воспитывалась в убеждении, что всегда всем мешает. Она так и выросла голодной на любовь, на домашнее тепло, и это во многом объясняет то, какой женщиной она стала.
— А потом ты познакомилась с отцом Трейса, — сказал он.
— Ага, — пробормотала она, снова оглядываясь назад, улыбаясь при мысли о первой встрече с Бобби Ли, его ослепительной улыбке и порочных зеленых глазах. — Бобби Ли Брилэнд, бронзовый призер в метании лассо, первосортный Ромео. Этот парень мог продавать обаяние на галлоны, и у него всегда осталось бы несколько ведер для себя. С ним было весело. — Ее губы перестали улыбаться. — То есть пока мы не поженились. Мне было семнадцать, я ждала ребенка, а Бобби не особенно радовала перспектива всю жизнь быть привязанным к одной женщине.
Дэна охватил мгновенный гнев на первого мужа Элизабет. Он не выносил мужчин, уклоняющихся от ответственности. Уж он-то ни на шаг не отошел бы от Элизабет, будь она беременна от него. Образ Элизабет, носящей его ребенка, пробудил в нем настолько мощное чувство собственности, что пришлось подавить его и срочно сосредоточиться на рассказе.
— Ты боялась?
— Да что ты, — качая головой, рассмеялась Элизабет. — Я чувствовала себя так, будто мир лежал у моих ног, но по правде, конечно, ни о каких детях знать ничего не знала — ни как их рожать, ни что с ними делать потом.
— А что Бобби Ли? — спросил Дэн.
— Его неизменно влекло к королевам родео. Пока я оставалась одной из них, его все устраивало, но когда я стала похожа на один из бочонков, вокруг которых девушки скачут на лошадях, он начал смотреть по сторонам, и смотрел, и смотрел, будто его голову магнитом тянуло. Некоторое время я висла на нем, просто из упрямства, но дело того не стоило. Наконец он всерьез увязался за какой-то кобылкой, я не стерпела и ушла. Дальнейшее, как говорится, принадлежит истории.
Дэн чувствовал, что тот период, о котором она умалчивает, был долгим и нерадостным. Нелегко ей пришлось с маленьким ребенком, одной против всего мира. Его взгляд упал на шрам в уголке ее рта, и он осторожно провел по шраму пальцем.
— А это откуда? — негромко спросил он, глядя ей в глаза.
Элизабет не хотелось говорить. У нее было ощущение, будто Дэн проник к ней в душу и забирает ее себе по кусочкам — а потом, когда уйдет, не вернет ни крошки. Но все-таки она ответила, не в силах противиться твердому взгляду его голубых глаз, а может, собственной потребности установить некую эмоциональную связь с ним.
— Как-то раз я пришла с работы раньше обычного и застукала Бобби верхом на мисс Родео. Погналась за ним с газовым пистолетом, которым мы пугали крыс, и всадила заряд перца в его сексапильную задницу. Он озверел, отобрал у меня пистолет и как следует врезал мне рукояткой.
— Боже, — прошептал Дэн, еле сдерживая внутри тугую пружину гнева. По тому, каким обыденным тоном она рассказывала, такое случалось часто.
— А Трейс даже не проснулся, — грустно улыбаясь, закончила она. — Он был спокойный младенец.
Господи, подумал Дэн, она ведь сама была почти девчонкой, а ей приходилось растить ребенка и биться с мужем, который обращался с нею как с грязью. Его опять захлестнула нежданная, непрошеная волна жалости, но он не противился, а взял ее лицо в ладони и поцеловал шрам.
— Прости, — шепнул он.
За что, недоумевала Элизабет. За прошлое или за будущее, которого он ей не даст? Она отогнала эту мысль. Ее влюбленность в этого человека — всего лишь непредвиденное осложнение, и с ним она справится сама, в одиночку.
