И считая себя, вероятно, созданным из одного материала с Наполеоном I, Уэстон Валлори никогда не спал более четырех часов. В Клеведоне он уходил вечером из курильной комнаты в спальню последний, а вставал и одевался на рассвете, при веселом щебетании пробуждавшихся птиц. На другое утро после ненастного дня, который клеведонские гости принуждены были высидеть дома, он был уже в саду, когда часы на конном дворе пробили шесть. Утро было прекрасное, с безоблачным небом и с нежным ветерком, игравшим лепестками роз и страстоцвета. Если б Уэстон Валлори был любителем природы, он насладился бы вполне этим утром, если б он был живописцем, он поспешил бы перенесть на полотно роскошные образцы форм и слияния цветов встречавшиеся во всем, что его окружало, но так как он не был ни тем, ни другим, то увидел только дурно содержимый сад и подосадовал на сэра Френсиса, позволявшего служить себе так небрежно.
Сад не мог занять надолго его деятельный ум. Он не способен был любоваться каплями росы на розах. Он выкурил сигару, походил задумчиво по аллеям и вышел в небольшую калитку, отворявшуюся в парке.
«Я успею сходить до завтрака в этот таинственный Брайервуд, — сказал он. — Воображаю, как приятно Гаркросу видеть меня здесь. Он должен знать, что если с его пребыванием в ферме связана какая-нибудь история, я скорее всех узнаю ее подробности. Как странно, что Августа так любит его и любит не за то, что он лучше, или красивее, или умнее других, а только потому что он совершенно равнодушен к ней. Прав был тот, кто сказал: единственное средство привлечь к себе женщину в наши дни это не обращать на нее ни малейшего внимания».
Он пошел по запущенной части парка, по той самой дороге, по которой шли Губерт Вальгрев и Грация Редмайн, когда встретили ехидну. В глазах Уэстона эта лесная глушь не имела никакой привлекательности.
«Славное место, — подумал он, — и человек, который содержит его так небрежно, не заслуживает быть его обладателем».
Небольшая готическая сторожка у южного выхода была поправлена и имела более привлекательный вид, чем в дни, когда Грация и ее возлюбленный вошли в парк с этой стороны, через развалившуюся дубовую калитку. По обновленным кирпичным стенам вилась зеленая ипомея, вместо разбитых стекол сияли блестящие решетчатые окна, украшенные белыми кисейными занавесками. На одном из окон стояла плетеная корзинка с цветами и висела клетка с канарейкой.
«Женское дело», — подумал Уэстон, и нисколько не удивился, когда из маленькой готической двери вышла молодая девушка с ключом от калитки.
Это была Джанна Бонд, дочь главного садовника и особа очень известная в своем кружке общества. Она была признана единодушно самою красивою девушкой в трех окрестных деревнях и самою отчаянною кокеткой. В двадцать три года она разбила больше сердец, чем могла сосчитать, и в настоящее время держала в своей власти честное сердце Джозефи Флуда, грума сэра Френсиса. Этот молодой человек, ее отъявленный поклонник, имел деньги в Банке и непреодолимое стремление начать жизнь булочником или кондитером в небольшой деревушке Райтон, состоявшей из ряда домиков и темных лавочек на большой дороге, в недалеком расстоянии от Кингсбери.
Когда Джанна Бонд шла по тенистому, садику сторожки, в красиво сшитом и накрахмаленном ситцевом платье, Уэстон Валлори подумал, что никогда не видал такой красивой женщины. Он был не особенно тонким ценителем женской красоты. Свежий цвет лица, черные волосы, черные глаза и полные пунцовые губы Джанны удовлетворяли его высшим требованиям на этот счет.
Он направился к калитке молча, пораженный изумлением, но быстро оправился и обратился к Джанне с тою грациозною свободой в обращении, которою всегда он отличался.
— Многие ли приходят в Клеведон этим путем? — спросил он, смотря на девушку с нескрываемым одобрением.
— Нет, сэр, — отвечала мисс Бонд, нисколько не смущаясь его взгляда. — Здесь ужасная скука.
— Если так, то я уверен, что не многие знают, какая прелестная девушка отворяет эту калитку, — иначе люди стали бы делать лишнюю милю, чтобы только пройти мимо вашей сторожки. Мужчины, конечно; женщинам было бы не совсем приятно вспомнить о своем безобразии в сравнении с вами.
Такие комплименты были не новостью для мисс Бонд, и она сумела отвечать ему с дерзкою бесцеремонностью, которую ее поклонники принимали за остроумие. Мистер Валлори был восхищен ее ответом, и несмотря на то, что шел по делу, не мог отказать себе в удовольствии проболтать с ней около четверти часа. Она сообщила ему, что ее отец методист и член секты, предводимой некоим Джошуа Боджем, просвещенным портным, что он очень суров и строг с ней, что ей очень скучно жить в южной сторожке, что до приезда сэра Френсиса в Клеведон они жили в Райтоне, и что она охотно бы возвратилась туда, хотя там у них не было ни такого удобного жилища, ни сада.
— Но там можно было всегда поговорить с кем-нибудь, хотя бы с какою-нибудь старухой или ребенком, а здесь не видишь целый день ни души.
— Возможно ли это? — спросил Уэстон. — А мне казалось, что люди должны приходить издалека, чтобы поговорить с такою красивою и умною девушкой, как вы.
— О, охотников проводить здесь время было бы немало, если б я только позволила, — возразила мисс Бонд, гордо вскинув голову. — Но мне таких гостей не нужно, и я никогда не поощряла их, хотя меня и называют кокеткой.
— А вас разве называют кокеткой? — спросил Уэстон. — Но вы слишком умны, чтобы не знать, что злословие есть род дани, которую общество платит людям с высшими достоинствами. Если бы вы не были самою хорошенькою девушкой на расстоянии двадцати миль вокруг, никому не было бы дела до вашего кокетства. Иные женщины отдали бы все в мире, чтоб иметь вашу репутацию.
Мисс Бонд не стала оспаривать справедливость этих замечаний.
— Я не обращала бы ни малейшего внимания на эти сплетни, — отвечала она, — если б отец не бранился и не зачитывал меня Священным Писанием, как будто я дочь Сиона или была когда-нибудь на Семи Холмах. Но недолго осталось мне терпеть такое мучение. Я скоро брошу эту скучную берлогу и возвращусь в Райтон.
По тону последних слов Уэстон тотчас же понял их смысл.
— Вы намерены выйти замуж? — спросил он.
— Да, и очень скоро. Я долго колебалась, но наконец потеряла терпение и решилась пристроиться.
— Пристроиться! — воскликнул Уэстон. — Какое ужасное слово и какое ужасное понятие оно выражает. Такая прелестная бабочка, как вы не должна никогда пристраиваться к какому-нибудь одному цветку, когда все сады мира к ее услугам. Пристроиться! Это значит покончить со всеми жизненными надеждами и связать себя навеки с каким-нибудь коттеджем в Райтоне. Если бы вы знали себе цену, моя милая мисс Бонд, вы не думали бы о таком самопожертвовании. Девушка с высшими достоинствами не должна бы и думать выходить замуж раньше тридцати лет. Может ли она оценить свои шансы, пока не достигнет зенита своей красоты? В восемнадцать лет она может сделаться невестой садовника, а в двадцать восемь герцогиней. Но, может быть, вы не знаете истории бедной девушки, которая сделалась неожиданно русскою императрицей, и историю знаменитой Полли, которая сделалась герцогиней Бальтон, хотя далеко уступали вам в красоте.
