«Ну хоть одну ночь тараканы не будут меня донимать», — думал Тигринский, засыпая.
Валентина Ивановна Каверина, начальник планово-финансового отдела НИИ географии, вышла в коридор и заперла за собой дверь. На первом этаже уже никого не было, в такое время, около восьми часов вечера, здание института казалось абсолютно пустым. На улице было уже совершенно темно.
«Что поделаешь, ноябрь», — подумала Каверина, идя по длинному гулкому коридору. Когда-то трехэтажное здание НИИ, похожее в плане на большую бабочку с лестницей вместо брюшка, было княжеским особняком. Ему было лет триста, не меньше, и последние пятьдесят, а то и все восемьдесят лет оно не ремонтировалось. Ах, сколько раз Валентина Ивановна, ответственная за финансы института, уговаривала директора начать делать ремонт, но Леопольд Кириллович был непреклонен.
«Вот мы ремонт сделаем, а зарплату чем будем платить в следующем месяце? А?» — грозно говорил он, отодвигая от себя сметы, заботливо составленные Валентиной Ивановной.
Сейчас, идя по длинному коридору первого этажа, половина лампочек в котором давно перегорела, Каверина тихо и интеллигентно ругалась про себя: пол был старый, щербатый, и она, пожилая дама, шла аккуратно и медленно. Впрочем, Валентина Ивановна знала, что на втором этаже ситуация еще хуже, там когда-то что-то залило, проводка перегорела и весь коридор был погружен в тяжелый мрак, поэтому наверху сотрудники обычно долго не засиживались. Каверина неспешно и осторожно шла по коридору, глядя под ноги. Ей было около шестидесяти, но выглядела она, стройная, подтянутая, мать взрослых сына и дочери, обожавшая классические английские костюмы и шляпки, намного моложе. Перед последним поворотом Валентина Ивановна слегка притормозила, поправляя шляпку, и тут услышала, как кто-то быстро и легко пробежал вниз по лестнице, хлопнула тяжелая входная дверь института, и все стихло.
«Ну и кто же тут, интересно, бегает по вечерам?» — удивленно подумала Каверина, выходя на лестничную площадку, огороженную невысокой кованой оградкой. Одна лестница, широкая, парадная, вела вверх, на второй этаж, другая, узкая, без перил, в подвал. Площадка освещалась тусклой лампочкой в старом плафоне, когда-то металлическом, но сейчас покрытом несколькими слоями дешевой масляной краски, что делало его уродливым. Плафон остался еще от прежних хозяев и был, кроме потеков краски, покрыт толстым слоем пыли. Валентина Ивановна мельком отметила этот факт, подумав, что уборщица Оксана явно работает спустя рукава.
«Впрочем, это не мое дело, а завхоза», — решила она и посмотрела вверх, на площадку второго этажа. Там, в глубоком сумраке, кто-то стоял и смотрел вниз. От неожиданности у Валентины Ивановны перехватило дыхание.
«Это еще что такое?!» — удивилась Каверина, присматриваясь. Но чем больше она присматривалась, тем хуже видела неподвижную фигуру.
«Померещилось… Надо серьезно поставить вопрос о ремонте проводки, нельзя же так работать. Скоро мы будем ходить в институт, как шахтеры — с индивидуальными лампочками на касках», — Валентина Ивановна перекрестилась и неспешно спустилась по нескольким ступеням к выходу. У самой двери, в застекленном закутке, мирно дремала вахтерша Полина Георгиевна, семидесятилетняя старушка, которая почти ничего не слышала, мало что видела и все время тихонько посапывала на стульчике, укрывшись большим платком. Когда Валентина Ивановна проходила мимо, вахтерша даже не пошевелилась.
Наташа стояла перед дверью и не могла заставить себя войти. Она слишком хорошо себе представляла, как ее встретят.
«Мама мне желает только добра», — повторила она несколько раз про себя, как мантру, собираясь с духом. То, что Татьяне Тимофеевне больше всего на свете хочется не добра, а кем-нибудь управлять и манипулировать, хотя бы и собственной дочерью, Наташе в голову не приходило. Съежившись, девушка нажала на кнопку звонка. Дверь распахнулась почти мгновенно, на пороге стояла Татьяна Тимофеевна. Она была странно спокойна.
«Затишье перед бурей», — подумала Наташа. Ей стало страшно.
— Я только что звонила профессору, — начала мать тихо. От этого тихого голоса девушку пробрал ужас. Уж лучше бы мать кричала и угрожала. — Я звонила Игорю Григорьевичу. Он тебя ждет.
— Мама, я к нему не пойду! — заплакала Наташа, закрыв лицо руками и вжавшись спиной в дверной косяк. Она слишком хорошо знала, зачем Стручков приглашает аспиранток к себе домой. Татьяна Тимофеевна нависала над дочерью, как гора.
— Пойдешь, — грубо сказала она, дернув Наташу за рукав. — Ты мразь, лгунья! Мы с отцом так хотели, чтобы ты поступила в аспирантуру. Мы так поддерживали тебя. Теперь всего-то осталось — ублажать некоторое время старого хрыча. Всего два раза в месяц, тьфу! Зато научная степень — это на всю жизнь. Все лучше, чем бегать к какому-то там… инженеру второй категории.
Последние слова мать выплюнула как ругательства. Потом Татьяна Тимофеевна на мгновение прикрыла злобные свинячьи глазки, как будто вдавленные в бесформенное тесто лица, и представила, как она рассказывает соседкам на лавочке, что ее дочь стала кандидатом наук, а у тех завистливо вытягиваются лица.
— Давай, иди… — еще раз повторила она, и Наташа, размазывая слезы и так и не зайдя домой, повернулась и пошла к лифту.
Оставшийся в одиночестве Барщевский допил коньяк и съел две конфеты из приготовленной для Наташи коробки, вытащил из аквариума испорченный телефон, потом покормил потревоженных рыбок. У него было много работы, и Александр вернулся за свой рабочий стол, вынул очки и, хотя он и не планировал продолжать сегодня заниматься делами, углубился в расчеты. В полдевятого Барщевский позвонил своей бухгалтерше, а двадцать минут спустя — начальнику юридического отдела. Все это время он думал о Наташе и злился и на нее, и на Наташиных родителей, и на себя, хотя и понимал, что девушка мечтала о невозможном: жениться на ней он не мог, не хотел и не был готов к такому повороту событий. В девять он пошел на кухню и заварил себе чашку крепкого черного чаю, затем позвонил маме, и только потом, более-менее успокоившись, он вернулся к работе, которая вскоре захватила его целиком. И все равно в глубине его души осталась неясная тревога — что-то подсказывало Александру, что сегодняшняя встреча с Наташей была последней и что сейчас происходит то, на что он не может повлиять, чего не может предотвратить и после чего возврата к прошлому уже не будет.
Игорь Григорьевич жарил цыпленка на сковородке в шипящем масле. На столе у него стояла бутылка вина и два высоких хрустальных фужера на белой скатерти. Стручков, одетый в розовый фартук, приправил цыпленка перцем, посмотрел на часы и проверил, на месте ли презервативы. Профессор любил презервативы с пупырышками и ароматом клубники. До прихода его новой аспирантки Наташи, мать которой, милейшая Татьяна Тимофеевна, согласилась с тем, что дочери необходимо периодически навещать научного руководителя в обмен на помощь в работе над диссертацией, оставалось еще около пятнадцати минут, но Игорь Григорьевич постепенно распалялся, предвкушая визит интересной длинноволосой блондинки. Аспиранты и аспирантки, всегда готовые служить, а также их родители превращали жизнь профессора Стручкова в сплошной праздник. Даже квартира — и та была подарена любимому руководителю вьетнамским аспирантом, страстно желавшим получить ученую степень. Звонок в дверь отвлек Игоря Григорьевича от приятных размышлений.
