– Господи, Поппи, ты все еще в темноте! – закричала Энджел, подлетая к окну и отдергивая занавеси. – В такой чудесный день! О, Поппи, это самый-самый чудесный день!
Она быстро присела на краешек кровати Поппи, ее глаза сияли мечтательно, когда она вспоминала:
– Мы видели церковь Сан-Себастьяно, где похоронен Веронезе, и его прелестные картины, потом мы пошли в Санта-Мария делла Салюте на Гранд Канале и на Сан Джорджо Маджope – ты знаешь, это один из тех островов, которые словно плывут на горизонте, и в Санта-Мария делла Пьета, где Вивальди был директором женской консерватории с 1713 года по 1740. Ах, Поппи, Фелипе знает все о Венеции. Знаешь, что он сказал мне, когда не слышала тетушка Мэлоди?
Ее голос понизился до шепота.
– Он сказал: «Венеция – словно возлюбленный, который обнимает тебя и обещает, что никогда не позволит тебе уйти, и даже если ты попытаешься сделать это, ты знаешь, что опять вернешься в его объятия!»
Поппи похолодела и задохнулась от ужаса, когда услышала свои собственные слова, но, казалось, Энджел не заметила этого.
– Ну разве это не романтично? – спросила она. – А после прогулки мы съели такой обильный ленч в одном из его любимых маленьких ресторанчиков – в настоящем трактире, с красными клетчатыми скатертями на столах, но все равно там так очаровательно! А еда, Поппи, еда!.. Настоящее венецианское ризотто!.. и крошечные крабы, и восхитительная шоколадная granita, о которой ты говорила.
Остановившись, чтобы перевести дух, она встревоженно посмотрела на Поппи.
– Тебе уже лучше? Мне так хочется, чтобы ты поскорее поправилась, потому что сегодня вечером мы все идем в Театро Ла Фениче слушать симфонию. Пожалуйста, скажи, что ты пойдешь с нами.
Ее сияющие глаза погасли, в них появилось участие, когда она заметила несчастное лицо Поппи.
– Но ты по-прежнему такая бледная! – Тетушка была права – надо было позвать врача.
– Нет, нет, не нужно, со мной правда все в порядке, – ответила Поппи, изображая улыбку.
– Тогда, пожалуйста, скажи, что пойдешь с нами. Я просто умираю от нетерпения, когда же ты поближе познакомишься с Фелипе. Клянусь, он становится все красивее с каждым днем, с каждым разом, когда я смотрю на него.
Она вздохнула мечтательно.
– А еще… Знаешь, он смотрит на меня не так, как обычно смотрят мужчины. Ты понимаешь, что я имею в виду – не просто как на хорошенькую девушку; он дает мне почувствовать, что я – единственная.
Она снова счастливо вздохнула и начала раздеваться.
– Мне хочется отдохнуть, прежде чем наступит вечер. Может, просто заснуть и увидеть во сне Фелипе.
– Ох! – внезапно воскликнула она, прижимая ладонь ко рту. – Поппи! Ты же хотела рассказать мне о своем тайном возлюбленном! Ну давай же, скорее, расскажи мне все!
– Ох… ничего особенного, – пробормотала, запинаясь, Поппи, – ничего похожего… похожего на твое. Просто я видела одного человека у Флориана… кого я… обожала издалека. Ничего особенного… важного…
– Как тебе не стыдно, – вздохнула Энджел. – Но может, это и к лучшему, влюбиться – это так захватывает… так изнуряет. Я просто не могу дождаться вечера… Фелипе, – добавила она, мечтательно улыбаясь, когда ложилась в постель.
Поппи мучительно ворочалась с боку на бок, слыша, как Энджел спокойно, еле слышно дышит во сне. Сначала она сказала себе – да, она пойдет сегодня вечером в театр; она заставит Фелипе взглянуть на себя, признать, что она существует, вспомнить, что все, что было между ними, было на самом деле… но потом она подумала – нет, она не может этого вынести, она не может унижать себя опять. Но потом, совершенно измучившись, она поняла, что должна увидеть его.
Она надела шелковое платье сдержанного, приглушенного красного цвета, и волосы ее заиграли бликами каштанового света; она выглядела бледной и замкнутой, когда шла вслед за тетушкой Мэлоди и Энджел вниз по лестнице, чтобы встретиться с Фелипе. Ей показалось, что она увидела отблеск участия в его глазах, когда он увидел ее, но потом решила, что ошиблась, слыша, как тетушка Мэлоди произнесла своим гудящим голосом:
– Вы уже познакомились с другой моей племянницей вчера вечером? С Поппи Мэллори? Она мне не родная племянница, но все мы считаем ее сестрой Энджел.
– Тетушка Мэлоди! Конечно, Фелипе все знает о Поппи! – воскликнула Энджел. – Вспомни, я рассказала ему за ленчем.
– Батюшки, я, наверно, становлюсь совсем старой, – вздохнула тетушка Мэлоди, когда Фелипе поклонился, не глядя на Поппи. – Кажется, я все забываю в последнее время.
– Я очень рад, что вы присоединились к нам, мисс Мэллори, – сказал он вежливо.
– Бедная Поппи была так больна, – говорила ему Энджел, когда они шли через фойе отеля наружу, где ждала их гондола. – Мы только сейчас успокоились, когда ей стало немного получше.
– Да, Венеция летом может утомить, – заметил Фелипе и добавил по-иезуитски, – и сыграть злые шутки с воображением.
Поппи изо всех сил закусила губу, чтобы сдержать рвущиеся наружу слезы, когда они с тетушкой Мэлоди садились в гондолу, оставив Фелипе с Энджел вдвоем в другой. Она вспомнила свои полуденные тайные встречи, и страстные поцелуи, и признания Фелипе в любви и говорила себе – нет, это невозможно… невозможно то, что происходит сейчас… это просто кошмарный сон… скоро она проснется, и все будет, как прежде!
В фойе волшебного маленького театра было уже многолюдно, когда они шли к своим местам – одной из лож, дышавших стилем рококо. Так получилось, что Фелипе и Энджел затерялись в толпе, и Поппи взволнованно вглядывалась в лица, пока не увидела их. Рука Фелипе прочно покоилась на руке Энджел, когда он нашептывал что-то ей на ухо, и сердце Поппи еще сильнее провалилось в отчаяние, когда она заметила взгляд Энджел, ласкавший Фелипе. Ее лицо светилось любовью; и красота зажглась с новой силой – такой, что одна она уже могла бы осветить весь темнеющий зал. Поппи кусала в немой муке губы, казалось, ничто уже не могло остановить душившие ее слезы. Она едва чувствовала боль – все ее существо безмолвно кричало, что Фелипе – ее, что он любит ее… не Энджел!
Оркестр уже заиграл увертюру «Ромео и Джульетты» Чайковского, когда Энджел и Фелипе скользнули, наконец, на свои места впереди Поппи. Она взглянула украдкой, но лучше бы было не видеть – глаза Фелипе были прикованы к точеному профилю Энджел.
Поппи закрыла глаза, и романтическая, пронзительно-щемящая музыка полилась ей в душу. Всеми фибрами своей души она чувствовала каждый аккорд, обжигалась о каждую ноту; теперь она поняла всю страсть, все отчаяние и боль шекспировских влюбленных. Все это стало ее. Она не знала, как доживет до конца вечера, разрываясь между желанием убежать от Фелипе и неутолимой потребностью быть рядом с ним, даже если его глаза были только для Энджел. Последние, слабеющие остатки силы воли держали ее в кресле, словно ничего не существовало, кроме музыки, но внутри у нее все агонизировало.
