Дэн подавил вздох. Как он мог сердиться на парня, готового сесть в тюрьму, защищая честь его дочери? Нет, его разочаровал не Трейс, а Эми, и, может быть, не столько Эми, сколько судьба, та судьба, что оторвала его от дочери и внушила Трисси потребность в том, чего он не мог ей дать. Все это неподъемной глыбой давило ему на плечи, заставляя чувствовать себя слишком беззащитным, слишком смертным. Но вины Трейса Стюарта в том нет.
— Я не захочу, чтобы ты тайком лазал ко мне в дом, — проворчал он, — но ты не уволен. А вот Эми, похоже, придется посидеть под домашним арестом…
— Но, шериф…
Дэн оборвал его одним взглядом.
— Трейс, не буди лихо.
— Да, сэр. Благодарю вас, сэр.
Дэн оттолкнул кресло и тяжело поднялся, чувствуя себя постаревшим на тридцать лет и очень усталым. Плечи сутулились, будто невидимый груз тянул их к земле. На нем висели два нераскрытых убийства, от личной жизни осталось не больше, чем от подхваченного ветром карточного домика.
— Можешь идти.
Он оглянулся на Элизабет, все еще смотревшуюнанего бесстрастным, ничего не выражающим взглядом.
— Мне бы надо сказать твоей маме пару слов наедине.
Элизабет отошла от стены и шагнула к столу, кивнув Трейсу:
— Подожди меня в машине, я сейчас.
— Да, мэм.
Трейс встал и следом за Кауфманом вышел из комнаты. Дверь закрылась, и на минуту в воздухе повисло молчание, густое, как туман, влажный и удушливый. Наконец Дэн пожал плечами:
— Извини.
Элизабет вяло улыбнулась, качнула головой:
— Ты не виноват, что твоя дочь растет, становясь все милее и краше. Я вообще не вижу, что бы ты мог с этим поделать, особенно с тем, как она мила.
— Я не о том.
— Я знаю, о чем ты. — Она повесила сумку на плечо, шагнула к двери. В ее памяти была еще слишком свежа их последняя встреча в этой комнате. Тогда она едва не сказала Дэну, что влюблена… Надоедать ему дальше, забыв о собственном достоинстве, было бы по меньшей мере неумно. — Мне пора, — сказала она, глядя мимо него. — Надо выпускать газету.
Лучше бы ему отпустить ее с миром. Умный человек так и поступил бы.
— Прости, что с Трейсом так вышло. Если б я мог что-то сделать, тебе не пришлось бы через все это проходить.
— Ты просто делал свою работу.
Дэн подумал, что в ее устах этот довод вовсе не кажется ему достаточным. Все смешалось в его жизни, все ниточки перепутались: работа, отцовство, дружба, секс… Почти всю свою сознательную жизнь он тщательно избегал подобного беспорядка — и будет избегать впредь, как только опять расставит все по местам.
— Мне жаль, если у тебя возникло неверное представление… о наишх отношениях.
Элизабет собралась с силами, храбро улыбнулась. — Никаких отношений у нас с тобой нет. У нас только секс. Разницу чувствуешь? — спросила она, на один краткий, мучительный миг встретившись с ним глазами. — Ты меня все-таки научил поступать по-твоему. Разрезать жизнь на аккуратные кусочки. Пожалуй, осталось только перейти к полностью раздельному питанию, чтобы куски пищи на тарелке не соприкасались.
Она подошла к двери, бросив нанего обворожительный взгляд через плечо.
— До скорой встречи, ковбой. Лови плохих парней. Может, в газету попадешь.
Она вышла из участка с высоко поднятой головой, глядя строго вперед, не обращая ни малейшего внимания ни на поворачивающиеся к ней головы мужчин, ни на осуждающий взор вечной труженицы, миссис Уорт. У подъезда на нее накинулась толпа репортеров, градом посыпались вопросы, но Элизабет надела темные очки, чтобы не видеть цепких, алчных глаз, и прошествовала мимо.
Трейс ждал в «Кадиллаке». Он поднял верх машины, закрыл все окна и запер дверцы, чтобы оградить себя от прессы. Элизабет села за руль, включила зажигание и кондиционер, без единого слова выжала сцепление и вырулила со стоянки. Ни она, ни Трейс не говорили ни слова. Выехав за город, Элизабет почти сразу свернула на боковую дорогу и остановилась.
Трейс выжидательно смотрел на нее, готовясь к худшему.
— Ты, наверно, очень на меня сердишься, да?
— Не могу сказать, что горжусь твоим враньем, — ответила Элизабет, снимая солнечные очки и поворачиваясь к нему лицом. В ее глазах не было ни осуждения, ни упрека, только любовь. — Но, пожалуй, я горжусь тем, почему ты врал. Это было неумно, зато теперь я знаю, что сердце у тебя там, где надо.
Брови Трейса медленно поползли вверх.
— Так ты не сердишься?
— Прямо сейчас я не хочу сердиться, — прошептала она, ласково ероша его короткие темные волосы. — Сейчас я хочу только радоваться тому, что ты сидишь рядом со мной, а не в какой-то клетке. Хочу еще сказать тебе, что, несмотря на все ошибки, и мои, и твои, я рада, что у меня такой сын.
Слезы блеснули у нее в глазах, сдавили горло, мешая говорить. Она ощупью нашла руку сына, крепко сжала, будто хотела в этом пожатии передать все, что чувствует.
— Не смей думать, что ты сломал мне жизнь, Трейс. Не смей думать, что я не хотела тебя. Бог свидетель, мне выпала не самая лучшая на свете жизнь, но ты — мой свет в окошке. Родной мой, ты — лучшее, что когда-либо у меня было, и я тебя ни на что и ни на кого не променяю.
Трейсу вдруг стало трудно дышать, в груди вырос тугой комок, и он подумал, что сейчас обязательно сморозит какую-нибудь глупость или разревется, как маленький. Собрав последние силы, он криво улыбнулся.
— Даже на миллион долларов и новый «Феррари»? Элизабет покачала головой, смеясь и плача, быстро смахивая слезы свободной рукой.
— Даже на это.
Она положила голову Трейсу на плечо, с изумлением заметив, насколько шире и сильнее оно стало. Сын вырос, теперь у нее взрослый сын. Он уже начал утверждать себя как мужчина, уже понял, что делать, чтобы выйти на верный путь. В эту минуту Элизабет острее, чем когда-либо, стало жаль, что она выбрала для Трейса такую жизнь, что не смогла дать ему ни домашнего тепла, ни отца, который любил бы его и помог бы сделать первые шаги по той крутизне, что сейчас поднималась перед ним. Ничего она не смогла. Придется жить дальше так, как выбрала тогда, жить с сознанием, что Трейс скоро совсем повзрослеет и оставит ее, сделав собственный выбор.
— Мамочка, не надо плакать, — негромко сказал Трейс. В его голосе слышалась неловкость, но и любовь тоже, и забота. Он всегда расстраивался, когда она плакала, всегда пытался чем-то отвлечь. При мысли о тех временах, о тех слезах Элизабет грустно улыбнулась, подняла голову и посмотрела в глаза сыну сквозь разбитые стекла очков.
— Я всегда буду твоей мамой, и никто никогда не запретит мне плакать из-за тебя, даже когда мне будет сто лет, а ты будешь на ночь класть зубы в стакан с водой, — сообщила она, отчаянно моргая, чтобы остановить ручьи слез. — Прошу помнить об этом, мистер.
