После подозрений в том, что Тим убил своих родителей, как об этом болтали пьяные сородичи Вакамбы, его забрали из школы. Он должен был работать рядом со своей упрямой сестрой Эллис, чтобы попытаться спасти ферму. В последующие пять лет Тим получил поверхностное образование от временных учителей, ему был закрыт доступ в клубы и команды, он никогда не ездил на сафари ради трофеев, а теперь еще из-за слабости легких, которая была вызвана годами непосильной работы в детстве, был освобожден от воинской повинности.
Артур и Тим сразу же распознали что-то знакомое и близкое друг в друге и моментально подружились. Но в течение всего прошлого года возникали препятствия, не позволявшие развиваться их отношениям. Сестра Тима Эллис яростно защищала своего брата и ревновала к каждому, кто мог завоевать его любовь и внимание. А отец Артура, Валентин, думал, что Тим Хопкинс слишком груб и низкороден для его сына. Поэтому мальчики ловили моменты для встреч, где только можно: во время празднования дней рождения короля, на каждой неделе скачек в Найроби, в канун Нового года в Норфолке, в прошлом месяце, когда все в Кении отправились к озеру Наиваша, чтобы присутствовать при посадке первого «летающего корабля» имперских авиалиний из Англии.
Они даже переписывались. И именно из-за одного письма отец поколотил Артура палкой и запретил ему когда-либо иметь дело с Тимом Хопкинсом.
Артур думал обо всем этом теперь, взбираясь на своего высокого коня, и ждал удара колокола на церкви, чтобы совершить свой исторический путь по правительственной дороге.
«А если со мной случится припадок? Если я упаду прямо перед Тимом? Будет ли он шокирован? Или испытает отвращение? Я должен был сказать ему…»
Артур любил Тима всей душой. Именно за это он и получил взбучку: отец Артура нашел письмо к Тиму, где неоднократно поминалось слово «любовь». Это вывело его из себя, и он устроил настоящее побоище, которое Артур снес, даже не подняв руки, потому что не понимал, из-за чего его отец так злится, обвиняя сына в каком-то извращении и используя слова, которых Артур никогда прежде не слышал. Он снес побои без возражений, а расплакался ночью. Он пытался понять, что случилось, и разобраться в этом теперь. Но все, к чему он пришел, была их взаимная любовь с Тимом — восторг, общие узы, сила, которую они черпали друг в друге, и утешение, которое они получили в этом жестоком и непонятном мире. Это единственное, что делало жизнь Артура Тривертона счастливой.
В последние секунды, перед тем как начать скачку в сторону красной ленточки, Артур решил, что ничто в жизни не имеет для него большего значения — за исключением дружбы с Тимом, — чем одобрение отца. Он хотел воспользоваться предоставленным шансом, чтобы показать графу, что он тоже мужчина, а не какой-то «голубой», как обзывал его отец. Артур страстно желал получить возможность совершить нечто более героическое, чем перерезание ленточки.
Услышав какие-то разговоры на платформах, Артур обернулся и заметил, что люди спускаются на землю. Он взглянул на часы и понял, что часы на церкви отстают. Он размышлял в ожидании удара церковного колокола и не заметил, что назначенное время прошло, а звон так и не раздался.
— Что происходит? — спросил он Джеффри Дональда.
— Не знаю. Похоже, что-то случилось. Я пойду, разузнаю.
Артур заметил, что его сестра взбирается на верхушку минарета на своей платформе, розовый шелк развевается на ней, как знамя, она прикрывает глаза ладонью и всматривается куда-то поверх толпы.
— Что там? — спросил он ее.
— Я не могу разобрать. Похоже, что-то происходит на дороге внизу. Полиция…
Злобные выкрики в отдалении заставили замолчать собравшуюся для праздника публику. Люди стали переглядываться, мужчины спрыгнули вниз со своих платформ и выбрались из кабин грузовиков. Затем вдруг прибежал какой-то человек, все узнали в нем церковного старосту, который отвечал за то, чтобы вовремя подать сигнал к началу, ударив в колокол.
— Я видел их! — кричал он. — С колокольни! Черные идут на Найроби! Тысячи, их тысячи!
Началась паника. Артур с трудом удерживал своего коня на месте, когда люди стали убегать от отеля.
— Мона, — позвал он. — Ты видишь что-нибудь?
— Пока нет. Это трудно разглядеть, — она отняла руку ото лба. — Боже мой!
— Что там?
— Они идут вниз по Королевской дороге! Похоже, они направляются к полицейскому участку.
— А зачем?
— Не могу сказать. Но они несут плакаты. Артур, помоги мне спуститься отсюда.
Он подскакал к платформе с декорацией Малинди, которая теперь совершенно опустела: на ней оставалась только одна юная жена из гарема, вуаль которой съехала на сторону, когда она поспешно спускалась вниз со шпиля султанского дворца. Когда она устроилась на крупе лошади позади своего брата, они поскакали по улице перед отелем «Норфолк», где заметили строй полицейских с выставленными вперед ружьями.
Артур и Мона остались позади толпы и с высоты наблюдали, как медленно идущая и спокойная огромная толпа людей поднимается вверх по улице. Когда африканцы приблизились, европейцы поняли, что церковный староста был прав, — их были тысячи.
Мона покрепче обняла брата за талию.
Несмотря на огромное число, кикую были спокойны и соблюдали порядок, твердо шагая в сторону полицейского участка. Некоторые несли в руках плакаты, на которых было написано: «СВОБОДУ ДЭВИДУ МАТЕНГЕ» и «УНИВЕРСИТЕТ ДЛЯ АФРИКАНЦЕВ». Мона была потрясена их организованностью и молчаливым взаимопониманием, она не думала, что африканцы способны на такое. Затем она заметила причину этого: во главе колонны шагала девушка, в которой Мона узнала одну из учениц в школе тети Грейс.
Огромные массы африканцев, в полном молчании следовавшие за Ваньиру, выглядели очень грозно. Объединенные единым делом, чего белые никогда прежде не видели, они представляли собой жуткое зрелище, от которого у полицейских, выстроившихся в линию, стыла кровь в жилах. И, хотя в толпе попадались женщины и дети, ни у одного из них не было оружия и никто не делал угрожающих жестов, они до смерти испугали европейцев, стоявших перед ними в конце улицы.
Мона смотрела как завороженная. Как им это удалось? Какая магическая связь передала новость, достигла самых отдаленных провинций и собрала их вместе ради единой цели? Она пристально всмотрелась в девушку впереди колонны. Та шла гордо, ее лицо выражало храбрость и мятежный дух. Она подняла руку, призвав толпу остановиться, и произнесла лишь три слова:
— Освободите Дэвида Матенге! — В ее голосе прозвучали стальные нотки, чего европейцы прежде никогда не слышали от африканцев.
