— Думаю, позднее тебя надо будет посвятить меня в это всё, — предлагаю папе. Он удивлённо смотрит на меня. — Если только ты не хочешь продать бизнес и жить на проценты по вкладам.
— Этого мало. Придётся вникать, наверное. Я до последнего надеялся, что удастся держать тебя в стороне.
— Не получится, папа. Я выросла.
Он гладит меня по щеке с грустью.
— Очень. Иногда я предпочёл бы не знать, насколько сильно ты выросла. Для меня ты всегда принцесска с хрустальной короной на голове. Но ты выросла. Стала привлекательной девушкой. Которая нравится мужчинам…
Кажется, папа решил сам подобраться к теме под названием «Хан».
— У нас раньше не было секретов, папа. Я могу спросить тебя?
— Спрашивай, — немного напрягается в ответ.
— Ты ответишь честно?
— Постараюсь.
— Хан — хороший человек?
— Я мог бы его очернить... — с небольшим колебанием отвечает папа. — Но не стану. Я могу назвать Хана неплохим человеком. Но это не означает, что он хороший и подходящий мужчина для тебя.
— Потому что он старше?! В этом всё дело?!
— Отчасти, это так! Конечно, я против видеть рядом с юной дочкой старую перечницу вроде себя самого. Но дело не только в этом. Понимаешь, мы не просто общались. Но дружили по-настоящему и делились всем. До встречи с твоей мамой я много девушек повидал и бывало такое, что одна и та же из рук в руки кочевала. От меня к Хану или наоборот. Не единожды одна и та же по кругу ходила, — жёстко усмехается отец, обнажая неприглядную, взрослую и грязную правду мужской стороны жизни служивых. — Извини за скабрезные подробности, но это мужицкая натура. Она именно такая, почти у всех. В особенности, у Хана. В период между заданиями мы, бывало, с парнями состязались, кто больше девок в койку уложит. Хан всегда выигрывал. Не прилагая при этом особенных усилий. Другие парни из кожи вон лезут: и цветы, и ухаживания, а этому грубияну почти каждая в первый же день давала!
С каждым словом отца на душе становится всё тяжелее и тяжелее. С одной стороны, я сама хотела поговорить открыто, вот и получаю желаемое.
— Хочешь сказать, что Хан — гуляка. Но люди же меняются, да? — спрашиваю с надеждой, но понимаю сама, как жалко и по-детски прозвучал мой вопрос.
— Прости, дочка, но Хан всегда был… не семейным, мягко говоря…
Отец трёт подбородок с короткой щетиной и внезапно хлопает ладонью по столу, от сильных эмоций.
— Не могу я допустить ваших отношений, пойми! Как вас двоих представлю вместе, в голове сразу коротит! Все его похабные шуточки и разговорчики вспоминаются. Не могу допустить, чтобы он тебя на причинном месте вертел, как девку одноразовую. Не получается поверить, что это серьёзно, не на один или на два раза. Хан — взрослый, здоровый и закалённый мужик, жизнью много раз битый. Его хрен в порошок сотрёшь, а ты, доча? Ты же у меня нежная и жить только начинаешь… Зачем это тебе? Он тебя сломает и даже не поймёт, в каком месте навредил, медведь толстошкурый… Пережди, прошу тебя. И всё пройдёт.
— А если не пройдёт?
— Должно пройти. Это временное. Ты без защиты осталась, он был рядом и ты успела к нему прикипеть. Признаю, в этом моя вина. Но, поверь, милая, Хан для тебя — не тот, что нужен.
Я молчу, а отец снова выкладывает козырь и бьёт им меня наотмашь:
— Хан же сох по моей Лейле. Крепко так сох, она уже с пузом ходила, тобой беременная, а он её глазами обгладывал. И я не уверен, что Хана влечёт именно к тебе, а не к воспоминаниям о ней.
Папа снова нажимает на самое больное и уязвимое место. Я могла бы пережить сравнение с другой женщиной, но с собственной мамой… ни за что.
Никогда!
Во рту словно разливается горькая отрава.
