Ненависть и ничего, кроме любви

Но едва отпускает ногу, появляется головокружение, которое отнюдь не похоже на те многие случаи, происходившие со мной раньше. Сейчас крутилась именно картинка перед глазами, казалось, что комната едет, а я не могу сфокусировать взгляд ни на одной вещи.

Одновременно с этим я чувствую насколько сильно напряжен мой мочевой, поэтому, преодолевая ужасную расфукусировку и отсутствие точки опоры в теле, бреду к туалету, хватаясь за стены. Голова плывет все сильнее, будто я попала в десятибалльный шторм, а закончив свои дела, я принимаю вертикальное положение и в тот же миг кровь отливает от головы, и черная густая пелена сужается к центру, заглатывая меня в темноту. Нет, я не упала в обморок, я все слышу и чувствую, но полностью дезориентирована.

Темнота сгущается, перед глазами начинают мелькать яркие, давящие круги, мерцающие все сильнее. На ощупь, по стеночке добираюсь до комнаты, до кровати, облокоттившись на которую, я опускаю голову вниз. Я не знаю правильно ли поступаю, но чисто инстинктивно мне хочется, чтобы кровь хлынула в мозг, неся спасительный кислород, и лучшим способом мне видится опустить голову ниже тела. Это работает. Наконец, тьма в глазах рассеивается, оставляя после себя лишь оглушающий шум в ушах, сравнимый разве что с тем, что мог бы слышать унитаз во время смыва.

Макушка покалывает, кажется, что волосы приподнимаются у корней, и мне становится легче. Несмотря на одолевающие сомнения, плетусь на кухню, где разом выпиваю два стакана воды, отчего пустой желудок опаляет мгновенной прохладой, и он реагирует острым приступом тошноты. Но стоит перебороть позыв, как становится немного легче. Я добредаю до кровати, ничком сваливаюсь, но еще какое-то время лежу и контролирую непроизвольные сокращения мышц, чтобы не довести их до нового спазма.

Каждые минут десять мне необходимо дойти до туалета, но в текущем состоянии это довольно непростая задача. Промучившись еще час, полностью обессиленная, наконец, засыпаю.

Утром чувствую себя разбитой, не помогает ни душ, ни выпитая вода. Папа пытается пристать с завтраком, но у меня нет сил даже, чтобы с ним поспорить. Голова гудит роем пчел и кружится, но, преодолевая себя, я все же собираюсь и уезжаю в институт. Из-за ужасного бессилия еду на такси. До четвертого этажа добираюсь уже на пределе своих сил.

-Воронова? – меня обгоняет Эдуард Валентинович и открывает дверь преподавательской, - заходите-заходите. Проверил я Ваши наработки, и знаете – неплохо. Сейчас кое-что подправим, и я еще отыскал одну очень хорошую табличку, она старенькая и вы, Воронова, будете первой, кому я ее дам использовать!

Он говорит и говорит, пока я устало усаживаюсь на стул сбоку от его стола, а голос становится все тише и тише, и, кажется, уже едва различим вдали.

-Воронова, - зовет меня дипломный, но все его слова тонут в густой темноте.