Единственное, что мне стало совсем непонятно, так это зачем мерить температуру в пять утра? Почему это важно делать именно в это время, ведь обход врача назначен на девять. Но сонной и усталой после ночной беготни мне подсовывают градусник, а потом приходят снова, чтобы забрать обратно. И все это сопровождается громким хлопаньем двери и злит каждый раз, когда, едва провалившись в сон, меня из него грубо выдергивают.
В восемь утра надежды поспать не осталось вовсе. За полчаса до того у меня пришли брать кровь, потом растолкали и вынудили идти в туалет и собирать другой анализ. Потом привезли очередную порцию таблеток. И вот когда все процедуры пройдены, анализы сданы и, казалось бы, можно поспать, начинают настырно звать на завтрак, ведь привилегии первого дня, когда еду услужливо приносили в палату, закончились. И с едой меня достают с особенным энтузиазмом. Поэтому, когда я злая и не выспавшаяся, похожая на сторожевую собаку, готовую сорваться на любого прохожего, прихожу в столовую, и мне вручают тарелку манной каши, покрытой тонкой пленкой, внутри просыпается искреннее желание надеть эту самую тарелку на голову поварихе.
К девяти приходит доктор, проводит осмотр, задает типичные вопросы и удовлетворенный и моим состоянием, и ответами, уходит, а его место занимает папа.
-Мама вчера звонила, - осторожно говорит он после обмена приветствиями, - сказала, что ты в плохом настроении.
-Не начинай, - отмахиваюсь недовольно, - наши отношения с мамой находятся в плохой стадии.
-Ладно, - соглашается папа, - но если что-то случится, ты ведь мне скажешь?
Конечно нет! Иначе бы о Толике уже давно сказала, но реакция мамы научила меня молчать, чтобы не выглядеть дурой и не быть обвиненной во всех смертных грехах. Но папе я киваю, чтобы не было лишних вопросов.
-Я разговаривал с доктором. Он сказал, что самого страшного удалось избежать.
-Самое страшное будет, когда выйдя отсюда, я встану на весы.
-Вера, о чем ты думаешь? – вспыхивает папа, ты попала в такую ситуацию и еще вспоминаешь о своем похудении? Ты на себя в зеркало смотрела? Куда худеть? Чтобы насквозь просвечивало?
-Пап, тебе не понять!
-И слышать ничего не хочу.
-Ну и ладно! – в конце концов, что изменит его запрет? А сейчас вообще спорить нет смысла, поэтому и соглашаюсь.
-Я забежал перед работой, еще приду в обед, принесу чего-нибудь вкусного, а то больничная пища, обычно, не радует.
Еще как! Стоит вспомнить манную кашу с пенкой и комочками. Кошмар ясельной группы наяву.
-Ладно, еще увидимся, - говорит папа и целует меня в макушку.
Когда остаюсь одна и никаких процедур не предвидится, решаюсь на прием душа. Полотенце и химию мама догадалась принести, поэтому плетусь в ванную. На стене там висит зеркало, в которое отражение видно по пояс и если вчера я не решилась в него глянуть, старательно избегала даже голову в ту сторону поворачивать, то сейчас, когда отеки уходят, можно оценить состояние.
-Черт!
Ну и как можно забыть о диетах? Невозможно даже смотреть на эту опухшую жирную рожу. А руки? Поворачиваюсь в профиль и прижимаю их к туловищу, с ужасом наблюдая, как расплывается кожа в районе бицепса. И талия! Ну где тут талия? Ее просто нет!
-Лучше бы и не смотрела!
От увиденного настроение уверенно скатывается, уходя в минус, и даже освежающий душ не помогает. Переодеваюсь в свою одежду – мягкую и совершенно не похожую на привет из СССР, и возвращаюсь в палату, где забираюсь под одеяло. А мысли все не покидают, навязчиво предлагая варианты, с помощью которых я смогу скинуть набранные килограммы. Можно попробовать заняться бегом. Хотя куда мне бегать с такими легкими? Можно попробовать новую белковую диету, например.
Чтобы немного отвлечься, включаю телевизор и долго щелкаю по каналам, пока не нахожу какой-то посредственный сериал. Но среди просто новостей и новостей про политику – это самое лучшее.
Ко мне приходит новая медсестра и ставит очередную капельницу. Капля за каплей прозрачная жидкость стекает в трубку, отсчитывая бесконечные секунды, пока дверь в палату вновь не открывается. Ну неужели еще таблетки?
Но, повернув голову недоуменно пялюсь на пришедшего. Сердце заходится в дикий пляс, кровь шумит в ушах, а по спине бежит лавина тысячи острых иголочек.
