Димка находит меня на кассе, я расплачиваюсь за наушники, и мы вместе идем до моего дома. Он всю дорогу шутит, к счастью, не на тему своей поездки, и не о том, каким бы хитрым образом взять меня с собой, поэтому над этими шутками я искренне смеюсь. У подъезда я немного повисела у друга на шее, а он, в свою очередь, расцеловал меня в обе щеки, и только после этого мы расстались.
На следующий день в институте меня ждал новый поток издательств Радецкого. Он начал еще с первой пары, но там я еще честно терпела – всё-таки выспалась, настроение было хорошее, но после похода к дипломному оно резко упало, ведь все мои расчеты он нещадно забраковал, разъяснил мои ошибки и сказал все исправить. Жаль у него не было печати со штампом «Все фигня. Переделать!» - ой как она бы ему пригодилась в этот момент.
-Что, Ворона, Бог кусочек сыра не послал? – Радецкий стоял у меня над ухом и осыпал новыми смешными (как он полагал), а на самом деле дебильными шутками.
-Марк, отвали по-хорошему, - как попугай повторяла я, тщетно пытаясь не вступать в конфликт.
Но как назло к нему присоединился и Мартынов, и теперь они в два голоса доставали меня и несчастную Ирку, которая пару дней назад всерьез собиралась перевестись в другой университет. Для успокоения нервов делаю глоток крепкого кофе, но он, как назло, оказывается остывшим и от того мерзким на вкус.
-Плохое настроение, Ворона? Не выспалась? – он противно щурится, но тут же продолжает, -нет, не может быть. Если бы не выспалась, это означало бы, что Фролов тебя ночью радовал перед отъездом, а ты какая-то нервная, одним словом, недотраханная.
-Я думала, ты исчерпал весь свой запас тупости, но ты продолжаешь меня удивлять! – протянула я нарочито медленно, делая вид, что мне скучно от его напрасной болтовни.
-Рыжая, а ты чего притихла? – звучит от Мартынова из-за чего Ира мгновенно напрягается, - тоже недотрах? Так ты не стесняйся, обращайся!
-Мартынов, тупость и грубость твои синонимы! – он зыркнул в мою сторону, словно молнию метнул, но меня так просто не проймешь.
-Ну что же Фирсов так не справляется, - вновь берет слово Радецкий, - не девушка, а мегера.
-Радецкий, ты боишься я тебя позабуду, поэтому пытаешься меня достать на две недели вперед?
-Какая ты догадливая. Хочу, чтобы ты думала обо мне каждую ночь до моего возвращения.
-Я не любительница смотреть ужасы перед сном! – отвечаю я с нажимом, чеканя каждое слово. Мои нервы натянулись, как струна и грозили лопнуть в любую секунду.
-Скопцова, а ты будешь обо мне вспоминать? – снова встревает Мартынов и Иру взглядом сверлит так, будто всей душой ждет от нее ответа, который Ирка априори дать ему не сможет.
-Ежедневно, Мартынов. Наверное, даже свечки в церкви ставить будет на нечаянную радость. Представляешь, приезжает автобус, а тебя там нет!
-Воронова, и не надейтесь, - усмехается Марк, - через две недели мы снова будем в строю.
-Ну может хоть мячом в голову тебе попадет, тоже радостно!
-Поверь мне, что бы там не случилось, - Марк вдруг наклоняется к самому уху, я даже чувствую его дыхание, от которого начинает сводить тело, - я всегда к тебе вернусь, - говорит он едва слышно и от его голоса у меня по позвоночнику бежит волна напряжения, и что-то сжимается в узел в районе солнечного сплетения, когда он добавляет, -отовсюду.
Я знаю, что ответить, слова уже пришли в голову, но почему-то сижу и молчу, пытаюсь говорить, но слова застревают в горле. Через неимоверные усилия я все же произношу:
-Не разбивай мои надежды так нещадно, - но это уже не то. Это поздно. Радецкий уже успел заметить мою нерешительность.
-Рыжик, а давай ты меня на прощание поцелуешь? – мне искренне хочется запустить чем-нибудь в надоедливого Мартынова. Ирка, старательно не обращающая внимание на его реплики, едва не подпрыгивает от такого бреда.
-Ради Бога, Мартынов, - кривлюсь я, лишь представив что-то подобное, -целоваться с тобой можно только по ошибке или в хмельном угаре.
-Да заткнись ты! – взрывается Егор. Ну все! Я уже открыла рот, чтобы послать нахала на все знакомые мне направления, но меня перебил совершенно незнакомый мне голос:
-Отвали от меня! – я в полнейшем неверии оборачиваюсь на Ирку, ведь голос принадлежит именно ей, - я не знаю, как разговаривать с человеком, у которого слышно, как в голове воет ветер, а все мысли связаны только с той частью, которая находится между ног, но все же скажу, а ты уж попытайся осознать: я в тебе не заинтересована. Никак! Ни видеть тебя, ни разговаривать с тобой, ни обниматься, ни целоваться я не хочу! Ты мне противен! Господи, да меня от одного вида твоего переворачивает! Оставь меня в покое!
Мартынову, как и всем свидетелям этой сцены не заметно за высокими рядами, а я-то прекрасно вижу, какой крупной дрожью трясутся Ирины ладони. Даже представить не могу насколько сложно дается такой поступок ей, которая априори не склонна к агрессии и грубости. Она затихает так же резко, как и заговорила, стоит и смотрит на опешившего и явно уязвленного Мартынова. Ира растеряна, и, по всей видимости, не знает, что делать дальше. Она словно зависла, даже не моргает. Я беру ее за клокочущую ладонь и тяну вниз на лавочку, и только после этого она перестает напоминать фарфоровую куклу.
