что это я сделал тебя такой!!! — он перешел на крик, с безумием забрызгав слюной. — Слышишь меня, ты? Подчиняйся мне, когда я говорю!!! Я сделал с тобой это!!! Я!!! ХА-ХА-ХА-ХА-ХА!!! ВСЕ ЭТО СДЕЛАЛ Я, Я, Я!!! Я ОТТРАХАЛ ТЕБЯ!!! Я УНИЧТОЖИЛ ТЕБЯ!!! Я РАЗОРВАЛ ТВОЮ ДЕВСТВЕННОСТЬ, ТВОЮ ГОРДОСТЬ, ТВОЮ ЛИЧНОСТЬ, Я ТЕБЯ НАСИЛОВАЛ, Я ПРИЧИНИЛ ВСЮ ЭТУ БОЛЬ, Я СОЗДАЛ НОВУЮ ТЕБЯ, Я РАЗРУШИЛ ТВОИ ЧУВСТВА, Я ОСВОБОДИЛ ТВОЕ СЕРДЦЕ, ПОТОМУ ЧТО Я Т…
Сквозь обезумивший крик девушки, чья чаша боли опрокинулась на дно души и чье лицо сжалось от бесконечной жалости, пробившейся сквозь надломленное сердце, грохнул выстрел.
«Умничка… мое солнышко…» — лишь это успел подумать Синдзи, видя, как руки захлебнувшейся в плаче девушки резко распрямились и начали судорожно сокращаться, как на него переметнулось дуло пистолета, и как из его черного жерла вырвался огненный всполох. И за вспышкой пламени, за громом выстрела, за первым ударом пули он разглядел лицо самой прекрасной девушки, что доводилось видеть ему в жизни.
А затем пришла боль.
Первая пуля — Мисато — впилась сквозь кожу чуть левее основания шеи, переломила ключицу на две части и, отколов кусочек лопатки, вышла через спину наружу.
Вторая пуля — Хикари — угодила в правое предплечье и раздробила кость чуть выше локтя.
Третья пуля — Кодама — рассекла диафрагму и выбила позвонок на пояснице.
Четвертая пуля — Нозоми — пробурила желудок насквозь и вышла из спины.
Пятая пуля — Рицко — разворотила правую почку, словно тухлый фрукт, и увязла в брюхе.
Шестая пуля — Мая — рикошетом от ребра в боку метнулась вверх и разбила левое плечо.
Седьмая пуля — Юки — рассекла гортань и пробила шею вместе с сонной артерией.
Восьмая пуля — Мари — угодила в пах и разметала член вместе с яичками на кровавые ошметки.
Девятая пуля — Маюми — перебила пищевод вместе с бронхами и застряла в позвоночнике.
Десятая пуля — Аоки — углубилась под кожу и раскола таз чуть ниже кишечника.
Одиннадцатая пуля — Рей — пробила основание ребер чуть правее аорты.
Двенадцатая пуля — Аска — прошибла грудь и рассекла часть сердца.
Тринадцатая пуля — Мана — должна была попасть в глаз и мгновенно умертвить мозг, но в этот миг пистолет щелкнул, ознаменовав опустошение магазина. Последняя пуля оказалась украдена ею.
И именно поэтому Синдзи еще находился в сознании, когда его изрешеченное тело вспыхнуло огненным вихрем агонии, оставив разорвавшемуся разуму несколько секунд перед смертью. И именно поэтому, несмотря на ужасающее чувство боли, которого он никогда не испытывал, Синдзи успел расплыться мысленной улыбкой облегчения. В пистолете, что так и продолжала сжимать ревущая, потерянно взирающая на последствия выплеснутых чувств Аска, больше не оставалось патронов, и та теперь не сможет выпустить себе в голову пулю.
Сквозь крик собственного тела — умирающего вполне по-человечески, в муках и ужасе — Синдзи все же смог улыбнуться в последний раз. Пусть его финальный шаг, маленькая и, казалось бы, ничего не значащая мелочь, так и остался незавершенным, но все закончилось, как он хотел. Он нашел смерть от рук лишь того единственного человека, что мог ее причинить, пробив все нерушимые барьеры страха, радости и воли к жизни, найдя одну единственную лазейку через запертое сердце, находясь там с самого начала. И Синдзи был искренне, больше всего на свете рад тому, что его последним взглядом на этот мир будет запечатленное лицо милой и хрупкой Аски, ее пламенного ареола рыжих локонов, кристального блеска слез на щеках и бесконечной глубины чувственных, теперь уже мягких и сильных, словно небо, голубых глаз.
Стены вокруг стали медленно меркнуть. Не погружаться в черную смолу, как это было раньше, а размываться, стираться незримой рукой или, как вдруг осознал Синдзи, отдаляться. У него не оставалось сомнений — теперь он умирал по-настоящему, навсегда, забирая с собой все страхи и тревоги, всю ненависть и отчаяние людей, что на этот раз останутся на той стороне. Боль как-то незаметно иссякла вместе с ощущением тела, этого противного отвратительного куска мяса, что останется гнить там, на поверхности. И Синдзи уже не различал ничего вокруг, кроме трогательно трепетного личика Аски, ее перепуганного и вдруг слегка озарившегося вида, словно осознание только что посетило ее душу, сбросив паутину заблуждений. Она тоже медленно отдалялась, но не расплывалась во мгле, как мир вокруг, а продолжала сиять чистым огненно-голубым заревом, одаряя его самым прекрасным взглядом от самого чистого сердца — мягкого, нежного, робкого, всего за миг переродившегося.
И Синдзи, зачарованно, не в силах вымолвить и слова от столь прекрасного чувства взирая на отдаляющийся облик, вдруг осознал, что это погружался он сам, словно медленно тонул в вязком болоте. Он смотрел на замершее лицо Аски, расплывающееся в ярком свечении словно от ряби на поверхности воды, а сам все это время медленно тонул в непроницаемо черную пучину, уже не чувствуя ни своей плоти, ни боли, ничего вокруг. Со всех сторон его объяла настоящая тьма небытия, встречая своим жерлом где-то в бесконечности на самом дне, медленно расправляя свои пожирающие жизнь жвала, но Синдзи даже не думал сводить взгляда с уже значительно отдалившегося вида Аски, сияющего в этом черном мире единственным ярким греющим солнышком. И тем больнее было видеть, как она все отдалялась и отдалялась, становясь мучительно недостижимее. Ее красота, чистота, боязливость, ее настоящие чувства оставались где-то там, на той стороне мира, и Синдзи все отчетливее ощущал, что теряет тот ласковый и трепетный свет ее души, то невероятное чувство тепла, согревающего его сердце все это время.
И в тот момент он испытал настоящий страх смерти. Может быть, ранее он и не столь сильно боялся ее, готов был встретиться с ней в любой момент, но только сейчас осознал весь ужас ее пришествия. Видя удаляющееся светлое лицо Аски, он понял, что больше всего боялся той утраты, что не несла ему смерть. Теперь он никогда не увидит ее улыбки, не окунется в лазурь ее глаз, не проведет ладонью по мягким пламенно-шелковистым волосам, не прижмет к груди и не насладится биением ее сердечка, раздающегося сквозь их плотно прижатые тела. Он терял ее по-настоящему, навсегда, убитый ею и разорвавший все держащие его узы.
И тогда он забился в черноте опутывающей его мглы, задергался на месте, отчаянно закричал, сокрушенный нахлынувшей лавиной страха и отчаяния, глубокой душевной горечи и боли на сжавшемся сердце. Он плакал и выл,
