серое облако перьев растворилось в сиянии Древа — теперь уже безвозвратно, а Синдзи все парил и парил к его центру, к Вратам, сквозь слезы восторга исторгая крик радости.
«Они здесь! Они все здесь! Я добрался, я сделал это! Мое желание! Смотри, Каору, вон Рей, она там, у самых Врат! Она ждет нас, смотри же! Каору! Каору?..»
Но лишь небесная песнь была ему ответом. И только тогда оглянувшись и не обнаружив серовласого юношу рядом, Синдзи слегка замедлился и с ноткой грусти кивнул.
«Вот как… — Но затем вдруг благодарно улыбнулся и в последний раз обратился к нему: — Спасибо за твою заботу».
А затем, подхваченный потоком песни, он приблизился к невыносимо прекрасной белоснежной фигуре девушки с голубыми волосами, что маленькой сияющей искоркой на фоне монументального столпа приветствовала его согревающим своей любовью и заботой сиянием глаз и нежной улыбкой.
«Здравствуй снова, Рей, — ответил он тем же. — Я вернулся».
И девушка, слегка склонившись, с загадочным, но удивительно приятным отблеском нежно-алых глаз взяла его за руку и подтянула к Вратам, что вдруг бесшумно и быстро для своих размеров отворились перед ним. И тогда Синдзи чуть крепче, ласково сжал ладонь голубовласки, взирая на черный трон мира, и с переполняющим его трепетом радости обратился к ней:
«Спасибо за твою любовь и заботу. А сейчас прими теплоту моего сердца и все мои чаяния и мечты. Мы сможем?»
Она молча кивнула, улыбающаяся, счастливая и сияюще счастливая, а затем они оба вошли за порог Врат, и тут вдруг их поглотила чернота лона, и Синдзи будто оказался на крошечном островке, окруженным океаном величия и мощи, совершенно беспомощный, беззащитный, жалкий. Он потерял Рей, хотя ощущал, что она была где-то рядом, и он чувствовал, что открытые Врата все еще держали его на пороге, будто предвкушая торжество момента. Величайшая радость сменилась глубоким страхом и робостью, потому что Синдзи знал, что ему предстоит увидеть.
И тогда из тьмы мира, из самого его центра выплыла исполинская фигура. Это была женщина — юная и поразительно красивая, вечная, никогда не стареющая и не увядающая. Лик ее удивительно походил на лицо Рей, но также напоминал и образы всех прочих женщин, будто вобрав все их лучшие черты. И волосы ее, прямые, ровные, гладкие, цвета ночного неба струились до плеч, словно сотканные из темно-синего звездного свода, и глаза — немыслимой глубины, сияющие, жемчужно-синие, напоминающие млечный путь, устремились прямо в его душу, с легкостью вскрыв оболочку разума. И ее руки, всеобъемлющие, грациозные, потянулись к нему, будто встречая покинувшего очаг, а теперь вернувшегося сына, и на лице ее расцвела благодатная улыбка, а с губ голосом, немыслимо прекрасным, чарующим, донеслось:
— Четыре.
И Синдзи моментально разразился плачем, потому что сердце его, не выдержав величия и красоты женщины, сжалось в тоске и грусти, и гремящие чувства, ставшие похожими на огненный шторм, обожгли его грудь, но он, едва не рухнув на колени от бессилия, вдруг резко выпрямился, взглянул дрожащим взглядом в развернувшийся космос ее глаз и во весь голос твердо, решительно выкрикнул:
— Нет!!! Больше не будет!!!
И в тот же миг он вонзил собственную руку в свою трепещущую грудь и вырвал из нее пылающее сердце — рвущееся, горящее, покрытое черной смолой. И ладонью он раздавил его хрупкую оболочку, ту стену, что он возвел от собственных чувств, и все его накопленные эмоции, вся его боль, ужас, отвращение, весь тот кошмар, что он причинил людям, которых любил, которым желал лишь счастья, вырвался наружу ураганом черного огня и с шипением разъедающей кислоты обрушился на женщину.
Та пораженно округлила глаза, отпрянув от неожиданности, и вдруг разразилась ужасающим криком, заполнившим Древо невероятной тоской, но желчь черных чувств все изливалась из раздавленного сердца Синдзи, а он не переставал кричать от боли, потому что тот ужас, тот ад душевных мук, который он отсрочивал, наконец, настиг его. И тогда двери Врат стали закрываться, пытаясь вытолкнуть его наружу, но створки вдруг остановились и с хрустом петель затрещали — Рея, стоявшая на пороге, заблокировала их волей своего последнего желания. И Синдзи, горя от боли, вдруг воодушевился, поднялся с колен, ощущая, как боль плавила его душу, стирая ее, раздирая на части, как она превращала трон мира в один крутящийся вихрь черной бурлящей смолы. Он сделал шаг вперед, чувствуя, как с него срывались куски души, как рушился его образ, личность, но он продолжал держать свое кипящее сердце в руке, медленно поднося его к кричащей женщине, и когда уже между ними оставалось расстояние в вытянутую руку, Синдзи запустил ладонь в него и разорвал в клочья.
А там, в самой глубине сердца, в той части, куда не достигал даже свет души, где хранилось самое отвратительное, чудовищное, мучительное, ненавистное, мерзкое и прекрасное чувство — любовь, там, где все это время жил образ Аски, ее чувств, ее нежности, все надежды и мечты о ней, в месте, вырванном и сокрытом столь тщательно, что даже разум не мог его найти, хранилась вторая половина Копья. И только сейчас Синдзи, обнаживший, наконец, свою душу, принявший любовь и отказавшийся от жизни, разорвавший свое сердце, смог вытащить из него сакральное орудие и в последнем рывке вонзить его в сердце Юй Ичиджо.
И в ту же секунду Врата рухнули. Вмиг с вселенским треском раскололось Древо и развеялись огоньки со звездных полей, и души людей, не привязанные более к колыбели, устремились по всему свету, вольные вернуться к себе и возродиться к жизни вновь, и корни времени расплелись и отпустили свод, и трон под Синдзи рассыпался, обрушив его в черноту ничто, туда, где среди поразительно красивого сияния он нашел еще мириады таких же деревьев, и увидел ядро жизни.
И уже падая, почти лишенный души, он наконец-то смог улыбнуться и успокоить оставшийся в руке кусочек сердца. Тот, в котором уцелели его чувства к Аске. И, закрывая глаза, он заметил, как рядом с ним из сердца выпорхнул пламенный дух — сияющая огненным ореолом, отсвечивающая синим и зеленым огнем лазурная птица, напомнившая ему дракона.
— Так ты была со мной все это время… моя любовь… Давай останемся вместе…
И ощутив ласковое касание ее крыльев, он смог, наконец, забыться навсегда.
***
Airplanes.
Инвалидная коляска неторопливо катилась по зеленому ковру самых разнообразных цветов и тростинок, коих здесь было немыслимое множество. Удивительно ровная лужайка настоящим полотном усеивала
