class="p1">– Как все прошло? – жизнерадостно окликает нас Кристин, но мы почти не обращаем на нее внимания. Я с трудом выбираюсь в коридор следом за Майей; сердце так и рвется выскочить из груди. Майя оборачивается ко мне, и вид у нее такой, словно ее вот-вот разорвет на части, однако она продолжает молчать, пока мы не скрываемся за дверями лифта.
Только тогда плотину наконец прорывает:
– Она же чудовище! Несколько паршивых овец, значит?.. Она ведь не побоялась это сказать. – Майя так вцепляется пальцами в волосы, будто хочет их вырвать. – И все это время она продолжала спокойно нам улыбаться. Вот ужас!
– Ага, – моргаю я. – Мне казалось, я с ума схожу…
– Точно! Это же газлайтинг! Они придумали там себе какую-то собственную вывернутую реальность. Помнишь, что она сказала про бандану? Это как вообще понимать? – Майя прикладывает пальцы ко лбу. – Она совершенно серьезно пыталась убедить нас, что эти поправки не имеют никакого отношения к росту исламофобии!
– И перекладывала вину на тех, кто становится жертвами…
– Боже, молчи, иначе я тут устрою. Она ужасный человек! Все они – ужасные люди. – Двери лифта открываются, и Майя разве что не выпрыгивает из него, словно не может дождаться возможности поскорее сбежать отсюда. – Это было отвратительно. Но! – Она ловит мой взгляд. – Джейми! Ты крутой!
– Чего? – Я чувствую, что краснею.
– Я там сидела и думала: «Ну ничего себе он дает!» Ты ведь начал с ней спорить. Выглядело это потрясающе.
– Потрясающе? – переспрашиваю я, вытаращив глаза.
– Так, ладно. Объясни мне теперь эту историю с квалифицированным большинством. Если Россум выиграет, этого большинства не получится? Хотя оно необходимо, чтобы провести акт с поправками? Что это вообще за большинство такое?
– Квалифицированное большинство – это когда у одной партии две трети или больше мест, – объясняю я. – В Палате представителей оно у республиканцев уже миллион лет, а Россум – наша последняя надежда избежать того же положения дел в сенате.
Потрясающе. Она сказала, я выглядел потрясающе. Серьезно?
– И для того чтобы поправки приняли, это большинство как раз и нужно?
– Да, иначе никак: губернатор Дойл уже заявил, что наложит на это решение свое вето…
– Что, правда? – Майя резко оборачивается ко мне. – Он ведь тоже республиканец.
– Думаю, ему не хочется злить прессу, понимаешь? В основном его интересует то, как он выглядит в объективах. Но, возвращаясь к твоему вопросу… Да, если квалифицированное большинство соберется в обеих палатах, они могут…
– …отклонить вето. Я поняла. – Майя угрюмо осматривает парковку. – Нам совершенно необходимо, чтобы Россум победил, да?
– Ага. Все верно.
До чего же все-таки печально возвращаться на землю после того, как попытался дотянуться до звезд и у тебя ничего не вышло. Мне больно даже просто идти через парковку обратно к машине. Еще и часа не прошло, поэтому автомобили здесь стоят всё те же. А вот мир как будто стал гораздо хуже. Когда мы приехали сюда, в нас жила надежда. Странно осознавать это, поскольку утром я чувствовал в основном страх. Но какая-то крохотная часть меня верила, что эта встреча может все изменить. Мы могли найти верные слова. Или Дикерс посмотрела бы на проблему иначе, услышав о ней от живого человека. Она могла бы убедить Холдена отозвать акт, он обратился бы к обществу с извинениями, а мы стали бы героями одного из тех вдохновляющих видео, которые мама постоянно пересылает мне из местных групп в Facebook [13], выступающих против республиканцев.
А теперь я чувствую опустошение.
И даже не смотрю на бампер Альфи. Зато слышу судорожный вздох Майи.
– О нет. – Она хватает меня за руку. – Смотри, Джейми.
Я опускаю глаза на правый нижний угол бампера, где обычно приклеен магнит с логотипом избирательной кампании Россума. Это мама убедила Гейба делать не наклейки, а магниты, чтобы местные сторонники демократов могли их переворачивать, если видят на парковке. «Это все равно что подмигнуть кому-то, показать, что ты его видишь, – настаивала она. – Так мы проявляем солидарность». Должен признать, у меня каждый раз пробегали по спине мурашки, когда, выходя из крупных магазинов, я видел, что магнит перевернут. Как будто кто-то тайно дал мне пять. Как будто мы все были частью чего-то загадочного и очень важного.
Но сейчас… Даже несмотря на бьющие мне в глаза лучи солнца, которые отражаются от блестящего бампера, я все равно вижу, что случилось.
Магнит пропал.
На его месте появилась наклейка с топорным изображением кипенно-белой улыбающейся болонки с человеческими пальцами, сложенными в знак «Окей». Во второй руке у нее белая чашка с чаем, на которой можно различить цифры 88. Я уже миллион раз видел эту картинку на экранах компьютеров и смартфонов во множестве самых разных вариантов: то у Фифи над головой изображали окошко для текста, в котором читалось «Слабак», то у нее на голове была кепка со слоганом в поддержку Дональда Трампа, то ее изображение накладывали на фотографии из Освенцима.
Но в реальной жизни она производит другое впечатление. В реальной жизни и на моей машине.
В ушах у меня внезапно снова раздается голос Дикерс, которая рассуждает о «преступлениях на почве религиозной нетерпимости».
Впрочем, вряд ли тот, кто это сделал, знает, что я еврей. Да и нет у нас тут антисемитов.
Правда же?
Я быстро осматриваю парковку, чувствуя, как холодеет все внутри. Что, если тот, кто это сделал, до сих пор рядом? Что, если сейчас он наблюдает за нами?
– Джейми? – окликает меня Майя. Я вздрагиваю и оборачиваюсь к ней. – Ты в порядке?
Я киваю.
– Ты уже очень долго молчишь.
– Прости.
– Не за что извиняться. Просто я беспокоюсь, – говорит она. А потом обнимает меня так, что у меня сердце снова начинает бешено колотиться где-то в горле. Я отвечаю ей тем же, притягивая ближе. – Кем бы ни был тот паразит, который это сделал, – шепчет она мне в плечо, – пускай подавится.
– Пускай подавится, – повторяю я, хотя обычно не говорю ничего такого.
– Вот и правильно, – отзывается Майя и обнимает меня еще крепче.
Конечно, я предполагала, что Джейми иногда злится. Мне просто не доводилось раньше этого видеть.
Видела ли я его раздраженным? Возможно.
Растерянным? Наверняка.
Напуганным до чертиков? Постоянно.
Но таким… Он опустился на колени перед бампером Альфи – щеки горят, зубы стиснуты – и пытается теперь отскрести наклейку пластиковым ножом, который нашел в машине. Таким я его не видела никогда.
Воздух становится влажным – воды в нем столько, что, кажется, можно попробовать на вкус. Над нашими головами собираются тяжелые низкие облака. Приятно, когда окружающий мир отражает то, что ты чувствуешь в душе.
– Ну как? – спрашиваю я.
– Кевин был прав. Эти наклейки ничем не оторвать.
Я роюсь в сумке. На дне болтается старая упаковка мятных конфет, маркер, несколько монет и пилочка для ногтей.
– Может, попробовать этим? – Я присаживаюсь рядом с ним и протягиваю ему пилочку. – Только от нее могут остаться царапины на бампере.
– Да плевать. Лишь бы помогло.
Пилочка и правда оставляет на Альфи несколько царапин, но наклейка не сдается. Глаза у собаки такие, будто она знает: нам не победить, – и с насмешкой наблюдает за этими попытками. Я бросаю быстрый взгляд на окна офисов, выходящие на парковку. Этот рисунок – просто одна из множества картинок в Сети. Но тот, кто его приклеил на Альфи, – живой человек. Наблюдает ли он сейчас за нами? По спине у меня бегут мурашки.
– Давай съездим за растворителем, – предлагаю я. – Когда моя двоюродная сестра сделала на нашем кухонном окне коллаж из наклеек, мы купили бутылку, и он помог. А пока я закрашу изображение маркером.
– Не получится. Тут поверхность глянцевая.
Джейми прав: черные следы от маркера под воздействием влаги уже начали расползаться.
– Может быть, этого хватит, чтобы просто выехать с парковки. Если тот придурок, который это сделал, наблюдает за нами, увидеть, как мы едем прочь с его наклейкой, ему не доведется.
– Хорошая идея, – мрачно соглашается Джейми.
Мы садимся в машину.
