class="p1">— Я монгрел, — напомнил он, — не человек, и это очевидно, с какой стороны ни глянь… А знаешь, отличная штука этот твой плащ. Если разговор становится слишком неловким, можно просто исчезнуть. Целиком.
Одним движением, плавным и быстрым, Сайдири соскользнула с камня. В последние три дня она снова стала гибкой — казалось, тронь и прогнется под рукой, как кошка. Исчезла тяжесть и скованность, она даже дышит легче — Ланн точно знает это, потому что слышит каждую ночь. Не хрустнула ни одна ветка, не сдвинулся ни один камешек, пока она шла к нему, теребя завязки плаща. И только когда ткань легла на плечи, Ланн понял, что зря похвалил эту вещь — добропорядочный имперец должен подарить ее в ответ.
— Я не хотела тебя задеть, я хотела поблагодарить тебя, — опускаясь на траву рядом с ним, проговорила она и Ланн поклялся себе, что вернет плащ, обязательно. Но не прямо сейчас, а как только перестанет так отчаянно краснеть. Столько хороших слов, а он даже «Отлично выглядишь!» выдавить из себя не в состоянии. — Хороший сон, верный друг и надежда. Простые вещи, о которых я не могла и мечтать, пока ты не пришел, — не видя больше его лица, она растерянно блуждала взглядом перед собой, выискивая малейшие искажения воздуха, но Ланн сидел неподвижно, а плащ и вправду был очень хорош. — Те, кто верят богам, говорят: гостя приводят дэвы. Но я считаю, что мне повезло. Впервые за десять лет.
Насчет дэвов чистая правда! И раз уж они идут в Дрезен, Ланн просто обязан поставить перед Самаэлем кружку отличного пива. Или две. Или столько, чтобы проверить, пьянеют ли ангелы.
— Так что, — она развела руками, — если я могу что-то для тебя сделать…
— Я хочу, чтобы ты чаще улыбалась, — выпалил он быстрее, чем успел подумать.
Уголки ее губ поднялись вверх, и Ланн затаил дыхание, но не увидел того, о чем мечтал. Грустная и немного виноватая, эта улыбка не была даже тенью прежней.
— В моем сердце осталось мало радости, — сказала Сайдири, — но я попробую.
После самоубийственного похода Королевы Голфри на город Из от армии осталось не так уж много. Ланн не раз слышал, как командор сквозь зубы цедит, что если бы старуха пропадом пропала вместе со знаменем, стоило бы закатить по этому поводу грандиозную пирушку. Приходилось напоминать ей, что без законной правительницы Мендева армия развалится в считанные месяцы. Но что бы командор ни думала о королеве, ей пришлось отправиться в Из за мендевскими солдатами, потому что других у нее просто не было. И хотя ее улыбка во время долгожданной встречи с коронованной особой скорее внушала ужас, чем располагала к себе, выжившие вернулись домой.
Но, неуловимо и пугающе, с того дня командор изменилась — она все чаще уходила в никуда сквозь шкаф в своей комнате и никогда не возвращалась прежней. Ланн предполагал, что ее сила опасна задолго до того, как попросил Сайдири от нее избавиться перед светлым ликом Иомедай. Но командор только рассмеялась — ее сила принадлежит ей.
С тех пор изменилось многое: Ланн стал ее мужем, он проводил с ней ночи, а днем стоял за ее спиной, готовый отдать жизнь в обмен на ее безопасность. Но когда он как-то раз нашел ее в спальне, вцепившейся побелевшими пальцами в крышку стола, он впервые задумался, что этого может быть недостаточно.
— Ты в порядке? — осторожно прикрывая за собой дверь, спросил он.
— Конечно, нет, — выпрямившись, улыбнулась Сайдири и скинула яркий платок, по плечам рассыпались кудри, черные, как смоль. — Порядок — это скучно.
То была особенная улыбка, никому больше она не улыбалась так тепло и нежно, и Ланн забывал обо всем на свете, когда видел ее. Он подошел ближе, Сайдири подняла руки, обняла его и испустила тяжелый вздох, камнем упавший ему на сердце.
— Мне… тесно, — выдохнула она. — Я думала этот город, эта война, все эти дурацкие обязанности, это они так давят на меня, но нет, — она прижалась щекой к его груди и заговорила тише и медленнее. — Я могу изменить так много: превратить ложь в правду, шутку в реальность, лишь задеть чью-то судьбу пальцем и она сложится в новый узор. Есть только одна вещь, которую не сдвинуть, не сломать… это я. Я и есть моя тюрьма. Я никогда не буду никем больше, я…
— Я люблю тебя, — запустив руку в ее мягкие волосы, перебил он. Ланн понятия не имел, о чем она говорит, но от этих слов становилось не по себе. — И я точно не хотел бы видеть на твоем месте никого больше.
Послышался прерывистый вздох, затем еще один, Сайдири вцепилась в него так, будто видит в последний раз в жизни. Проклятье, кажется, он сделал хуже…
— Эй, — протянул он и неловко улыбнулся, — еще не поздно вернуть твоего мужа матери с сопроводительным письмом вроде: «Заберите вашего сына, он ничего не понимает в женщинах. Это самый тупой монгрел на свете!»
Рассмеявшись, она отпустила его и присела на краешек стола. Ланн вздохнул с облегчением — когда она улыбалась, он верил, что они справятся со всем на свете.
— Ты — самый лучший, — вытирая слезы, проговорила она. — Никому не говори, что я тут… ну знаешь, ударилась в философию да еще и на трезвую голову. Что происходит в спальне, должно оставаться в спальне, в конце концов. Кто пойдет за командором, которая не знает, куда идти? А мне даже к себе сложно вернуться в последнее время.
— Тогда возвращайся ко мне, — он протянул руку и погладил ее по влажной щеке. — И я о тебе позабочусь.
* * *
В последний раз они остановились на привал неподалеку от Дрезена: командор наотрез отказалась ночевать в городских тавернах и предложила войти в город с утра, забрать все, что нужно, и покинуть его до заката. С края поросшего молодыми деревьями разлома открывался хороший вид на городские стены и на дорогу, по которой последние повозки спешили доставить товары до темноты. Сайдири смерила Дрезен мрачным взглядом: стражи на стенах будто не больше десятка, знамена обветшали, с башен кое-где облетела черепица — если Ланн видел город всего месяц назад, то она очень давно сюда не возвращалась.
— И когда ты сказала «забрать», ты имела ввиду…
— Забрать, — обернувшись, ответила она. — Это не кража, если вещь принадлежит мне.
