«Ты не уйдешь, пока я не засну?» — спрашивала маленькая Фрэнсис, и Аделаида кивала головой. Запах ее рук и волос, уютный и успокаивающий, словно символизировал доброту, которую она излучала.
И только теперь, наедине с тетушкой в ее пустынном сумрачном доме, Фрэнсис ощутила пронзительную боль от свершившейся здесь трагедии. Смерть Хоуп означала крушение мифа об уютном семейном гнезде. Никогда уже не вернутся те блаженные времена.
Фрэнсис не решилась сразу объяснить причину, заставившую ее воспользоваться гостеприимством Лоуренсов. Позже она, конечно, расскажет им все начистоту. А сейчас она ощущала себя виновной в том, что, охваченная паникой после обнаружения в петле Хоуп, она действовала как слон в посудной лавке и по неосторожности могла уничтожить какие-то улики.
В те жуткие минуты она металась по комнатам, открывала и закрывала двери, а хуже всего — вытащила труп из петли. Детали, о которых упоминал Джек, прошли мимо ее внимания. Восстановить полностью картину преступления после учиненного ею беспорядка вряд ли возможно. И ее поведение было тому причиной. Ей была невыносима мысль, что убийца девушки останется на свободе именно из-за ее истерики и непрофессиональных действий. Как возместить потерянное, Фрэнсис не знала, но надо было постараться собрать волю в кулак и напрячь ум.
15
Фрэнсис пообедала в городе и вернулась в дом Лоуренсов, когда уже сгустились сумерки. Ее никто не встретил, но парадная дверь была распахнута настежь. Через холл она прошла в библиотеку. В камине догорали последние угли. Включенный телевизор, которого она раньше не заметила, тускло светился и передавал последние новости неизвестно для кого.
Фрэнсис пробежала взглядом по книжным полкам. Здесь ничего не изменилось с давних лет. Все те же впечатляющие золоченые корешки полных собраний сочинений Диккенса, Вальтера Скотта, Вашингтона Ирвинга, Фенимора Купера, толстые тома словарей и энциклопедий. С каким трепетом юная Фрэнсис вытаскивала из плотного ряда очередную книгу и погружалась в чтение. На книжных полках стояли со вкусом обрамленные фотографии девочек с ракетками, велосипедами и горными лыжами. Среди пляжных фотографий она с трудом разглядела и узнала себя — тоненькую, мокрую, облепленную песком и такую радостную.
Все это ушло безвозвратно, и предстояло много, неизвестно сколько, тягостных дней, посвященных расследованию, в которое Фрэнсис решила ввязаться по зову сердца, но вопреки разуму.
Услышав чьи-то шаги, она резко обернулась, словно застигнутая за недостойным занятием. В дверях появилась Пенелопа с бокалом красного вина в руке, полным до краев.
— Мама и Билл поужинали у себя наверху. Им не хочется ни с кем общаться.
— Я их понимаю, — кивнула Фрэнсис. — Надеюсь, мое присутствие их не раздражает? И тебя тоже?
— Ни в коей мере. Мне надо отчаливать в Бостон, но я что-то побаиваюсь садиться за руль. Придется тут переночевать. Выпить хочешь?
— Нет, спасибо.
— Как хочешь. — Пенелопа долгим глотком ополовинила бокал и прислушалась к сводке погоды, передаваемой по телевизору в конце новостей. — Что слышно по поводу смерти Хоуп?
— Ничего не слышно.
— Уже хорошо. Мама и Билл попросили меня оградить их от прессы. Я постаралась, но думаю, что газетчики — не самая большая из ожидающих их проблем.
Пенелопа сбросила сандалии и, подобрав ноги с ярко-красным педикюром, устроилась на диване, потягивая оставшееся в бокале вино. Фрэнсис молча прошлась вдоль книжных полок, рассматривая фотографии. Снимков Хоуп среди них было множество. Кое-где были проставлены даты. Девочка взрослела, становилась красивее, иногда печаль появлялась в ее глазах.
— Куколка мадам Аделаиды, — вдруг произнесла Пенелопа беззлобно и без всякой иронии, а лишь сухо констатируя факт. — Такой она была.
В камине треснуло догорающее полено, и Фрэнсис невольно обратила взгляд на вспыхнувшее оранжевое пламя. Какое выражение было на лице Пенелопы при этой реплике, осталось ею незамеченным. Вряд ли это было важно.
Когда она обернулась, Пенелопа утирала глаза то ли от набежавших слез, то ли от едкого дыма.
— Хоуп надо было лелеять, как куколку, — сказала она. — А не выдавать замуж.
— Что значит лелеять? — уточнила Фрэнсис. — Баловать?
— Лечить. И не у того психиатра, к которому она ходила. Булимия. Знаешь, что это такое?
— Припоминаю. Постоянное чувство голода. Нечто вроде мании.
— Вот-вот. Она не была у Хоуп постоянной, но возникала периодически. А тогда все ее эмоции выходили из-под контроля.
— Булимия?
— Таков диагноз. Все считали, что она патологически не может принимать внутрь пищу и поэтому так худа. Но я столько раз видела, как Хоуп нажиралась втихую и бежала в туалет сблевывать. На том приеме, что я устроила накануне свадьбы, она запачкала мне всю раковину и пол туалета. Конечно, она скрывала от всех этот свой недуг.
— А ваша мать знала?
— Мы — Очень Важные Персоны, ты же знаешь. И о таких низменных вещах мы не говорим. Не думаю, что мать не была в курсе дела. Но если бы я об этом заикнулась, меня бы отлучили от семейного очага. Да, еще и обвинили бы в ревности к более удачливой сестре. Мамочка нуждалась в Хоуп, как в знамени, которое дураки-офицеры выставляют на парадах впереди своего полка. Хоуп должна была выглядеть полным совершенством, а значит, и родители ее — полное совершенство без малейшего изъяна. Высший класс покупает изделия только высшего класса. Не дай бог ошибиться и приобрести что-то ниже установленного стандарта, будь то галстук, машина или жена. — Пенелопа прикрыла глаза и начала вспоминать. — Были такие куплеты в бродвейском мюзикле «Субботний вечер». Пел их комик — забыла его фамилию, — такой поджарый коротышка с благородной проседью. Речь шла о людях, которым не надо заботиться о самом насущном — пище и крыше над головой, на уме у них одни излишества. Отсюда у них и появляются различные неврозы. Вся жизнь их протекает на виду у маленького кружка, и как можно опозориться в глазах столь близких приятелей и приятельниц?
Пенелопа невесело рассмеялась.
Ее вполне справедливые суждения вызвали, однако, у Фрэнсис протест. Насколько она помнила тетушку Аделаиду, та выпадала из подобного круга лиц. Дом, семья, гости и вечные хлопоты, как угодить гостям и чем накормить их, составляли раньше смысл ее жизни.
— А Хоуп плыла по течению? — сформулировала свой вопрос Фрэнсис.
— Она металась из крайности в крайность. В довершение всего ее прибило к церкви, там она и застряла. Четыре часа подряд она была готова простаивать на коленях на каменном полу и просить у господа прощения неизвестно за что. Она и свой брак с Джеком восприняла как тяжелую ношу ради искупления своих грехов. Выходить замуж за парня из той среды, которую она так резко критиковала, — разве это не мазохизм?
— Ты считаешь, что она была несчастлива?
— Разве мы видим вторую половину Луны? — вопросом на вопрос ответила Пенелопа. — Так было и с Хоуп. То, что творилось на невидимой половине, не ведомо никому. Но этим летом я провела здесь уик-энд и случайно застала, как она истошно кричала на мать, словно торговка рыбой. Такие слова употреблялись моей сестрицей, каких я раньше и не слышала. Веселенькая была сценка. Хоуп чуть не вцепилась матери в лицо. Недалеко было до кровопускания.
— Из-за чего?
— Кто знает? У каждого в жизни постепенно накапливаются свои кошмары, и их надо выплеснуть на того, кто рядом и кто более беззащитен и раним. Мать — самая удобная мишень. Кэтлин как-то утихомирила Хоуп. Наемная прислуга действует на истеричек эффективнее, чем родные, зато становится обладателем семейных тайн.
Этот скандал запал мне в память. А знаешь почему? Потому что я смогла перекинуться парой откровенных слов с Биллом. Я засела в библиотеке, не в силах заснуть, и листала какую-то книгу, а он явился туда, вероятно, с целью приложиться к спрятанной бутылке. Я эту встречу не забуду, потому что единственный раз он обошелся со мной, как с дочерью, а не с падчерицей, причем с дочкой, более достойной родительской любви. Он сказал следующее: «Она считает, что я виноват, что виноваты мы оба, но затянула петлю на шее девочки Аделаида, именно она».
