покушение.
Я не видела, что сделали с Эйсой. Я ни разу не обернулась, зажимая рану на груди Люка – слишком испуганная за его жизнь, в ожидании, пока приедут врачи, – но слышала, как Эйса орет у меня за спиной:
– Пусть он сдохнет, Слоун! Он же не любит тебя. Это я тебя люблю! Я!
Я делала вид, будто не слышу его, продолжая зажимать рану Люка, и не оглянулась, когда Эйсу вытаскивали из спальни. Напоследок он успел проорать:
– Мой торт, суки! Отдайте мой кокосовый торт!
Я не знаю, что теперь будет с Эйсой. Наверное, на него заведут дело. Если честно, я не хочу давать показания. Боюсь, мои слова в суде помогут ему легко отделаться. Мне же придется рассказать правду о том, как сильно изменилось его поведение в последние несколько недель. Все, кто знает Эйсу, заметили симптомы шизофрении, доставшейся ему от отца. Если о ней станет известно суду, Эйса, скорее всего, отправится не за решетку, а в психушку.
А он должен заплатить за все, что натворил. Пусть платит вечно. В тюрьме. Пусть сгниет там среди людей, вдвое ужаснее чудовища, которым он надеялся стать.
Кто-то скажет: какая печаль. Я скажу: карма.
Я впиваюсь пальцами в подлокотники кресла и шепчу в пустоту: «Довольно я о тебе думала, Эйса Джексон».
С меня хватит. Он и так отнял у меня слишком много времени, теперь я хочу думать только о будущем. О Стивене. О Люке.
Люк весь опутан проводами и трубками, но если как следует съежиться, то получается устроиться рядом с ним на койке. Я прижимаюсь к нему, обнимаю и кладу голову на плечо.
Спустя несколько минут голос Райана выдергивает меня из дремы:
– Кофе.
Открываю глаза и вижу его рядом в кресле. Он протягивает мне стаканчик – с тех пор как Люка перевели в палату, уже пятый.
Райан откидывается на спинку кресла и отпивает кофе. Потом, обхватив стаканчик обеими руками, подается вперед.
– Он не рассказывал, как мы познакомились?
Я качаю головой.
На губах Райана играет ностальгическая улыбка.
– Как-то дали нам одно задание. Так вот Люк уже на вторую ночь себя раскрыл, – покачивает головой Райан. – Я здорово разозлился, хоть и понял причину. Один паренек мог распрощаться с жизнью, а Люк себе такого не простил бы. Для этой работы у него слишком мягкое сердце. Да, я был зол и все же проникся к Люку уважением. Жизнь незнакомого паренька для него оказалась важнее карьеры. Такая черта характера. Называется состраданием.
Услышав эту историю, я впервые за очень, очень долгое время улыбаюсь.
– Это в нем самое сексуальное, – шепчу. – Его сострадание.
Райан пожимает плечами.
– Ну, как тебе сказать… попец у него тоже супер.
Я смеюсь. Проверить у меня возможности не было: когда у меня был шанс рассмотреть его зад, Люк сидел.
Поставив кофе на тумбочку возле койки, я наклоняюсь к Люку и целую его в губы. Взяла за правило целовать его при каждой возможности на случай, если больше таковой не представится.
Но едва я успеваю потом лечь, как Люк издает тихий звук. Мы с Райаном реагируем одновременно: он вскакивает с кресла, а я сажусь на койке.
– Он стонет? – недоуменно спрашивает Райан.
– Кажется, да, – шепчу я в ответ.
Райан указывает на Люка:
– Целуй еще! Похоже, так ты его разбудила!
Я осторожно целую Люка в губы, и он совершенно отчетливо мычит. Пробует приподнять веки.
– Люк? Ты меня слышишь? – зовет Райан.
Наконец Люк насилу открывает глаза, однако на Райана не смотрит. Медленно обводит взглядом палату и при виде меня слабым голосом произносит:
– Пряжки калейдоскопического ремня видят лепреконов, когда туман роняет их, как будто они горячие.
Еле сдерживаю навернувшиеся на глаза слезы.
– О боже, – говорит Райан. – У него бред. Плохо дело. Схожу за врачом. – И он вылетает из палаты, не дав мне сказать, что с Люком все хорошо.
Тогда я глажу Люка по губам и шепчу:
– Подавленные багеты торчат на игровой площадке и едят из мисок сухой завтрак, пока улитки сохнут. – Голос у меня надламывается от облегчения, от счастья, от благодарности. Я целую Люка в губы и обнимаю, целую в лицо и шею, где получается, хотя ему наверняка очень больно. Но я все равно прижимаюсь к нему, стараясь только не касаться ран. Лежу рядом, тихонечко, а по щекам у меня струятся слезы.
– Слоун, – хрипло произносит Люк. – Что было после того, как я облажался? Это ты меня спасла?
Я со смехом выгибаю бровь.
– Не совсем. Ты выстрелом разоружил Эйсу, а я потом кинулась к тебе и зажимала рану, до приезда «Скорой». Я бы сказала, что мы спасли друг друга.
Он кое-как выдавливает улыбку.
– Говорил же, что коп из меня паршивый.
Я улыбаюсь, согласная с ним на все сто.
– Еще не поздно уйти в отставку. Вернешься в универ преподавать испанский.
Едва усмехнувшись, он сразу кривится.
– Неплохая мысль.
Люк напрягает все силы, тянется ко мне, чтобы поцеловать. Остаются какие-то шесть сантиметров.
Какие-то шесть сантиметров между вздохом и жизнью.
И когда я, преодолев это расстояние, целую Люка, закрывается мрачная глава моей жизни, окончания которой я ждала два с лишним года.
А этот поцелуй – начало совершенно другой книги. Книги, в которой чудеса, возможно, не такая уж и выдумка.
Глава сорок четвертая
Эйса
Открыв глаза, я сажусь. В принципе, я и не спал. В этой дыре никто спать не может. Стискиваю кулаки, не понимая, как это раньше до меня не дошло: она не говорила «как ты…». Она правда сказала «Картер»!
– Шлюха ебучая!
Я легонько стучусь в дверь палаты. Никто не отвечает. Тогда я заглядываю внутрь и вижу, что Люк спит. Звук телевизора приглушен. Райан лежит на диване: тоже уснул, на боку и надвинув на глаза козырек кепки.
Я придерживаю дверь, чтобы стуком никого не разбудить. Впрочем, Райан все равно услышал: садится и потягивается, зевая, потом встает.
– Привет, – говорит он. – Побудешь пока тут?
– Останусь, наверное, на ночь, – шепчу я, кивнув. – А ты иди, отдыхай.
Райан еще раз смотрит на Люка и сообщает:
– Заходил врач, сказал, что завтра его выпишут. Какое-то время ему будет прописан строгий постельный режим. Надо, чтобы кто-то за ним приглядывал. В принципе, и я готов побыть сиделкой, но, думаю, Люк предпочел бы тебя.
Я кладу сумочку на диван.
– Все хорошо. Я побуду с ним,
