Она говорила только когда в этом действительно была необходимость, ела только то, что доставала из своей сумки и никогда то, что предлагал Ланн. Он пытался разговорить ее — безуспешно, принимался сам что-то рассказывать — она не слушала…
Плавность движений, легкость характера, свет улыбки — все исчезло. Он запомнил ее сладким игристым вином, а нашел застывшей смертоносной сталью.
На четвертый день пути они остановились в лесу, откуда до Зимнего Солнца рукой подать, всего один дневной переход, и она с облегчением от него избавится. Как уже сделала однажды.
— Что это? — нахмурилась Сайдири, когда он поставил перед ней чашку с ягодами.
— Костяника, — вздохнул он. — Тебе нравится. То есть… нравилась… понравится, я хотел сказать. Как только попробуешь.
— Говоришь, как Шиика, — произнесла она и уголки ее губ чуть дернулись вверх.
Проклятье! Последнее, чего бы он сейчас хотел — это вспоминать о Шиике! Проклятые феи внушили ей, что она сможет больше, будучи их частью и она поверила! И оставила все: жизнь, любовь, соратников, людей, которые верили ей. Когда она прыгнула с обрыва навстречу смерти и перерождению он даже не понял ничего!
Нет, он не будет об этом думать.
— Попробуй, — с трудом подавив гнев, проговорил он и отвернулся. — Я бы не проделал такой долгий путь, чтобы тебя отравить.
Насколько знал Ланн, в этом лесу нет ничего страшнее диких зверей, но он все равно вызвался сторожить лагерь — нужно подумать. Чашку перед сном Сайдири вернула ему пустой. Может, оценила подарок, а, может, и выбросила под куст, пока он не смотрел…
Он десять лет прожил с мыслью, что стоит ему найти ее, и все снова будет замечательно, но сейчас, когда первая эйфория схлынула, видел, что это не так. Вопреки расхожему мнению, а также собственным утверждениям, Ланн идиотом не был. Он понимал, что у этой женщины нет с ним общих воспоминаний и очень мало причин ему доверять. Когда кто-то похожий на твоего погибшего соратника возвращается спустя десять лет после его смерти и настаивает на том, чтобы тебя сопровождать — тут к Деренге не ходи — это «совершенно не подозрительно».
Сайдири залезла в потрепанный мешок, отвернулась, положила руку под голову, кинжал — под руку и затихла.
Что она вообще здесь делает? Почему она не в Дрезене? Не в Келеше или Мендеве? Да в любом крупном городе или государстве, где всегда пригодится боевой командир ее уровня! После управления легендарным Крестовым Походом возвращение к бродяжничеству — это просто чушь какая-то…
И почему она здесь одна? Нет, это, конечно, хорошо…
Ланн прикрыл глаза и сделал глубокий вдох. Выдохнул. В кромешной тьме зрение не слишком полезно, главное — уметь слушать. Но ночь тиха и спокойна, только шелест листьев да голоса ночных птиц. Воздух чист и пахнет миром. Язва поросла травой.
Война окончена. Это время покоя. Больше нечего бояться.
Он отложил лук в сторону и сцепил руки в замок на коленях, соединив большие пальцы, прислушиваясь к себе. Несмотря на долгий день, энергия циркулировала в теле так быстро, что ее приходилось сдерживать, чтобы не двигаться слишком резко, не смеяться слишком громко… Он безумно счастлив. Так жаль, что приходится это скрывать.
Больше всего на свете он сейчас хотел бы разбудить ее и не давать уснуть до самого утра. Когда-то у него было на это право… так давно. Сейчас ему было бы достаточно, чтобы она просто поговорила с ним — о чем угодно, правда! Делить постель — это приятно, но делить жизнь — просто необходимо. Знать, чем она живет, чего она хочет, как он может ей помочь…
Алушинирра изменила их всех. Уроки Бездны жестоки, но запоминаются хорошо. Ланн, например, запомнил, как Сайдири помогает ему подняться после того, как его в очередной раз вырвало черным, а потом вытирает руку об одежду прежде, чем взяться за оружие.
Можно сколько угодно убеждать себя в том, что это просто практичность, и рука, соскользнувшая с рукояти кинжала, может дорого стоить ей в бою, но какой в этом смысл?
Он отвратителен, как и правда о его племени. Савамелех искусил первых крестоносцев плотью небожителя и они поддались… совсем не то, что монгрелам рассказывали об их предках.
Нексус давно погрузился в тревожный сон, только Длань Наследницы стоял на страже да Сайдири смотрела на город с кривой ухмылкой и странной смесью раздражения и брезгливости. Ворвавшись в Алушнирру ярким вихрем, разворошив ее, как огромный муравейник, в последние дни она стала такой тихой…
Ланн знал, что это плохо, но не мог подняться с места и подойти к ней. И не мог не подойти. Потому что все, чего он хотел — это чтобы она на него смотрела. И чтобы не смотрела больше никогда. Только не после того, как он валялся в луже собственной рвоты, пока она решала за него его проблемы.
Богиня, за что?! Он так хотел быть для неё героем…
— Как ты? — спросил он и не узнал собственный голос, настолько глухо он прозвучал.
Сайдири сделала шаг от края обрыва и обернулась, Ланн отвел взгляд, но кроме проклятой Алушинирры здесь больше не на что смотреть.
— Как дома, — сказала она и фыркнула насмешливо. — Падишах-император, да продлит Саренрэй его годы, содержит роскошный гарем с самыми прекрасными девушками и юношами со всех концов Голариона. Дурман продается свободно и раскуривается на улицах, и каждый желающий может купить себе кусочек рая, за который позже продаст все, что имел. Золото и кровь льются по улицам рекой, убийцы ходят среди горожан, — она громко шаркнула ногой и камешки покатились с обрыва. — Чего здесь не хватает? Науки и магии? Они процветают, особенно вивисекция и темные искусства. Клириков с бессмысленными проповедями о прощении? Ну, у нас есть Уголек, так что я по ним почти не скучаю. И я уже молчу о схожести в архитектуре. Дом, милый дом!
Бросив на нее осторожный взгляд и обнаружив, что она снова глядит на город, Ланн позволил себе смотреть на нее дольше. Сайдири болезненно поморщилась.
— Мне скучно. Все, чего мы добились — искупались в крови и дерьме, — она подняла руки, и, широко расставив пальцы, посмотрела прямо на Ланна. — Эта сила дана мне, чтобы изменить что угодно, но от превращения двух говнюков
