все кости в теле. Если б ему не повезло, он мог бы кончить так же, как и Фру-Фру, которая билась на земле со сломанной спиной, визжала и ржала, раздувала ноздри и дико смотрела черными глазами. Вид корчившегося от боли великолепного животного потряс Графа до глубины души. Он никак не мог избавиться от воспоминаний о последних минутах жизни скаковой лошади и подумал, что эта картина будет влиять на него вечно. Он чувствовал себя таким беспомощным в ту минуту, и ушел, чтоб его проверили врачи скорой, раньше, чем узнал судьбу Фру-Фру.
Когда доктор Хурана, местный ветеринар, прибежал на место происшествия (уже спустя полминуты после падения лошади), он бросил единственный взгляд на корчившееся на земле животное и покачал головой. Не нужно было быть опытным врачом, чтобы понять: Фру-Фру больше никогда не встанет.
Вронскому хотелось утешить бедняжку, но он не мог приблизиться к ней, пока доктор не выстрелил в лошадь дротиком с транквилизатором. Визг Фру-Фру сразу же прекратился, но ее дыхание снова стало громким и затрудненным, а глаза потускнели от сильного успокоительного. Через несколько секунд Вронский подошел к животному: он гладил Фру-Фру по морде, пока ветеринар делал укол, который должен был положить конец страданиям живого существа. Граф даже не понял, что плачет, пока Беатрис и Мерф не оттащили его от мертвой лошади и не заставили показаться парамедикам.
Они хотели сделать Вронскому обезболивающий укол в его, вероятно, сломанные ребра, но он не позволил. Переполненный горечью сожаления, Граф приветствовал боль как наказание. Откровенно говоря, он надеялся выиграть проклятое соревнование, и его план состоял в том, чтобы подарить Анне серебряный кубок, который вручали победителю. Мерф отыскал друга прямо перед скачками и сказал, что Анна считает затею слишком опасной, но услышанное подстегнуло его. Он жаждал, чтобы Анна смотрела на него с тем неподдельными уважением, которое появилось в ее глазах в последнее время. Алексей был влюблен не только в нее, но и в то, какие чувства дарили ему ее уважение и восхищение. Она заставила его поверить, что он может сделать все что угодно, он всегда вполне доверял ей, и лишь тогда чувствовал себя непобедимым.
Услышав резкий треск копыт другой лошади, налетевшей на барьер, он немедленно отреагировал, резко потянув поводья Фру-Фру влево.
Вронский постоянно спрашивал себя, почему он просто не позволил опытной Фру-Фру сделать правильный инстинктивный выбор и поддался страху. Если б он этого не сделал, была бы лошадь еще жива?
Первые мысли Графа, когда он упал, были об Анне. Наблюдает ли она за ним (а он знал, что наблюдает) и будет ли еще любить после того, как увидела всю глупость его упрямства. Только позже, когда рентген показал отсутствие внутреннего кровотечения, и парамедик перевязал пострадавшему ребра, Мерф и Беатрис рассказали Вронскому, что произошло с Анной. Она в слепой панике, не обращая ни на кого внимания, выбежала на поле, отчаянно желая узнать, в порядке ли юноша. Услышав это, он впервые с момента начала скачек улыбнулся, но кузина продолжила, сообщив, что Александр и Элеонора тоже были на трибуне, появившись там за несколько минут до старта, и остроумно описала их впечатляющее фиаско.
– Прямо кот, – говорила Беатрис, – выкарабкавшийся из сумки Анны. Никогда не видела невозмутимого Гринвичского Старика таким… нервным.
Вронский снова и снова писал ей сообщения через приложение с игрой «Слова», но она так и не ответила ему.
XVIII
Вронский любил послеобеденный чай, хотя никогда не признался бы в этом другому мужчине. Ему нравилась красота деталей, трехъярусные серебряные подносы, прекрасно вылепленные птифуры на верхнем уровне, сэндвичи без корочки с деликатесами – на среднем и рассыпчатые булочки внизу. Он обожал крошечные рогалики со взбитыми сливками и ароматным джемом, но больше всего любил острый кисло-сладкий лимонный курд, попросту говоря, заварной крем.
Граф несчетное количество раз по всему миру дегустировал с матерью послеобеденный чай, но самым любимым для них обоих оставался тот, который сервировали в выходные дни после бродвейского шоу.
А этот чай с Женевьевой стал самым ужасным из всех. Как только сын сел напротив матери, она нахмурилась.
– Ты плохо выглядишь, Алексей, – сказала она. – Тебе нужно подстричься и немного подзагореть, у тебя ужасный цвет кожи.
– Я тоже рад тебя видеть, мама, – ответил он, оглядывая зал в поисках кого-либо, кто мог бы послужить буфером. Его внимание моментально вернулось к матери, когда она хлопнула ладонью так сильно, что лиможский фарфор подпрыгнул и задребезжал.
– Я вышибу из тебя сарказм, если ты не будешь осторожен, – прошипела она. – Сегодня неподходящий день, чтобы испытывать мое терпение, мне совсем не весело.
– Что ж, значит, нас двое, – парировал он. – Продолжай в том же духе.
Хотя лодыжка Женевьевы зажила, женщина купила старинную трость с золотым набалдашником, некогда принадлежавшую русскому императору, и до сих пор развлекалась ее изысканностью. Теперь она покачивала ею, постукивая по ножкам стула своего сына. Шум заставил посетителей обернуться и разинуть рты. Вронский выпрямился на стуле, втянув воздух, что никак не помогло его больным ребрам.
– Мама, прошу, ты устраиваешь сцену, – прошептал он.
– Алексей, – громко и отчетливо проговорила мать. – Это тебе должно быть стыдно за то, что ты устраиваешь сцены, а не мне.
Она продолжила, сообщив, что достаточно долго и терпеливо относилась к девчачьим выходкам Алексея, но сейчас слишком зла и хочет вмешаться. Зная, что племянница Беатрис никогда не предаст доверие кузена и не расскажет ей о том, что происходит, Женевьева поручила Кириллу выяснить, что творится с его младшим братом в последнее время.
– Я твердо верю, что мужчины должны наслаждаться жизнью, пока они молоды, – добавила она. – Но выставлять себя дураком из-за девушки… женщины высшего круга, которая тебе не принадлежит, столь же необычно, как и отвратительно. Все в Гринвиче судачат о том, как ты гоняешься за Анной К., словно щенок за пищалкой. А теперь слухи переметнулись на Манхэттен.
– Я люблю ее, – дерзко ответил Вронский, прямо встретив неодобрительный взгляд матери. – И я в этом не виноват.
– Кто же еще, если не ты? – требовательно вопросила она. – Неужели любимец Гринвича виноват? Бедный юноша восстанавливается после ужасной автомобильной аварии, а его некогда верная подруга бегает с тобой по всему городу! Во время скачек мог погибнуть ты, а не лошадь!
При упоминании Фру-Фру Алексей виновато опустил глаза. Он знал, что мать слышала о трагедии на скачках: ведь в те дни она путешествовала с матерью Беатрис, ее золовкой. Когда Женевьева не позвонила сыну, он понадеялся, что она просто очень рада тому, что он
