«Это я – Менекл Пирронец, видящий во всем сказанном одинаковую ценность и открывший для смертных путь атараксии».
Античная эпитафия
К Алеше Ростоцкому приехала мама. Событие было совершенно уникальным в жизни детского дома, поскольку мама Алеши числилась умершей и похороненной три года назад в Марокко, о чем имелись все необходимые отметки, во всех соответствующих документах, сделанные на основании свидетельства о смерти. Папа Алеши скоропостижно скончался год назад, в возрасте тридцати семи лет от инфаркта, в результате чего, мальчик оказался в детдоме, так как никаких других родственников, пожелавших бы позаботиться о ребенке, у него не нашлось. Скоропостижно возникшая мама, предъявила два паспорта, заграничный и общегражданский - с отметкой о браке и о наличии Алеши, собственное свидетельство о рождении, университетский диплом и собственную персону, вполне живую, смахивающую на звезду экрана и моментально опознанную Алешей, по коробке шоколадных конфет в руке. Оставалось только изумиться, нерадивым исламистам, допустившим такую промашку, исполнить мелкие формальности и порадоваться за Алешу, чудесным образом воссоединившемуся с семьей. Восьмилетний, теперь уже, Алеша, довольно смутно помнил маму, которая исчезла с его горизонта, когда ему было четыре года, но кем еще могла быть, эта роскошная, улыбающаяся, великолепно одетая и восхитительно пахнущая женщина, как не его мамой? Правда у мамы, которую он помнил, не было длинной красной машины, но ее не было и у папы, стоило ли предаваться мелочным воспоминаниям, уносясь в светлое будущее, под грохот рока из магнитолы и с лаковой коробкой шоколада, шириной в половину стола для пинг-понга, на коленях?
Будущее оказалось, ярче солнца, бьющего в лицо, слаще и горше шоколада свежее ветра и острее, чем предчувствие счастья.
Шел 1992-й год.
Раньше этот теплоход назывался “Генерал Доватор”, и всю свою долгую трудовую жизнь неспешно болтался между Одессой и Поти, возя туда-сюда по черноморским волнам всякие шуры-муры и мешочников с мандаринщиками, но ветры перемен выдули его из наезженной колеи - в голубое средиземноморье под кипрским флагом и с гордым именем “Академик Сахаров” на борту. Сменив прописку, имя и ориентацию, старое корыто, отнюдь не стало, ни изящное, ни комфортабельнее, но Алеше оно казалось настоящим океанским лайнером, несмотря на каюты, чуть побольше стенного шкафа, замызганное железо переборок и постоянную трясучку от изношенного дизеля. Алешина мама, однако, совсем не разделяла его мнения и почти весь путь, от Одессы до Пирея, продержала его, рядом с собой, под тентом, в тихом углу палубы, подальше от тошнотных запахов кухни, смешанных с запахом хлорки из туалетов и пьяных воплей гуляющих путешественников. - Как ты переносишь солнце? - спросила она Алешу, в первый же час плавания. - Хорошо переношу, - жизнерадостно ответил Алеша, всю зиму мерзнувший под тонким сиротским одеялом среди холодных радиаторов детского дома. - Это замечательно, - задумчиво сказала мама, - Это просто чудесно.
Стояла жара, а на теплоходе был бассейн, постоянно забитый голой и орущей
публикой, не обращающей внимания на окурки и банановую кожуру, плавающую в воде, но мама запретила Алеше приближаться к этой клоаке. Но зато, каждые три или четыре часа, она принимала душ и заставляла купаться Алешу. В каюте не было ванной комнаты, приходилось ходить в общую душевую, и на этой почве Алеша получил первый урок эллинистического воспитания. Отец никогда не находил нужным помогать сыну купаться, а в детском доме Алеша привык особенно щепетильно относиться к собственной наготе. Поэтому, он уперся, когда мама в первый раз подвела его к дверям душевой. Душевая не была, ни мужской, ни женской, она была рассчитана на троих и просто запиралась изнутри тем сексуальным большинством, которое успевало захватить ее на данный момент. Если же большинство оказывалось в меньшинстве, то оно выглядывало через щель и решало, допустить или не допустить жаждущее помывки лицо к свободному соску. Женщина могла простоять полдня под дверью этой душевой, то же самое происходило и с неуспевшим мужчиной.
Итак, Алеша уперся, но в щель уже выглянул чей-то глаз, дверь приоткрылась, и мама вошла внутрь, втолкнув Алешу перед собой. Задвижка щелкнула. Побагровевший Алеша оказался в пространстве величиной с кабину лифта, стоящим перед здоровенной, голой девицей, с ярко-красными волосами. - Ваще, он уже взрослый, - сказала девица. - Ваще, у тебя что, - тут мама произнесла слово, которое Алеша не понял, - ... не там где у всех? - Там, там, - обиженно произнесла девица и повернулась к ним задом. Мама быстро разделась и молча посмотрела Алеше в глаза.
В этот момент Алеша интуитивно понял, что между ним и мамой могут быть какие угодно разногласия, но только не в присутствии третьих лиц. И хотя руки у него тряслись, а уши пылали, он стиснул зубы, содрал с себя одежду и встал под душ. Самая кошмарная проблема заключалась в том, что в узком пространстве и с высоты его роста, куда бы он ни пытался убрать взгляд - взгляд все равно упирался в то самое место, которое казалось ему самым запретным из всех самых запретных мест на свете.
В Пирее они задержались ненадолго, переночевав в отеле одну лишь ночь - их путь лежал дальше, на остров Родос, где Алеше суждено было провести последующие восемь лет его жизни, познавая себя и жизнь. Маленькому Алеше поначалу не приходило в голову интересоваться, на каких основаниях и на какие средства они живут в Греции, но, постепенно, он узнал и это.
Они поселились в районе Старого порта, где дома, в штукатурке цвета охры, кубами взбирались на крутой берег и уступами спускались к голубому морю. Здесь улицами были каменные лестницы, возникающие из морских волн и уходящие в небо - там, где начиналось небо, располагались виноградники, где делали лучшее в мире, вино.
Когда-то, здесь находились портовые конторы, еще раньше - крепость, все, что здесь было построено, было построено не позднее начала девятнадцатого века, некоторые дома стояли на фундаментах еще византийских сооружений, неподалеку громоздился православный монастырь, возведенный во времена Юстиниана-Отступника.
Их дом состоял из четырех больших комнат, в которых летом было прохладно,
а зимой - не холодно, благодаря старинным стенам толщиной в метр, но в нем
имелись все современные удобства и комфорт, включая даже небольшой бассейн
с фонтаном, расположенный на террасе, служившей им двориком, и маленький розарий на крыше собственного дома.
Перпендикулярно лестницам на террасах вдоль горы тянулись узкие, асфальтированные дороги, по которым можно было проехать на автомобиле, что решало проблему связи с любой другой частью острова, но ездили здесь, в основном, на велосипедах и роллерах, здесь всегда было тихо и пахло розами, иногда доносился колокольный звон из монастыря.
Как казалось Алеше в последующие четыре года, он ничему не учился, кроме плавания и ныряния в прозрачных прибрежных водах, но как-то так вышло, что за это время он выучился новогреческому и старогреческому языкам, читал Гомера в оригинале, неплохо овладел латынью и ознакомился с началами геометрии и физики по текстам Пифагора и Гераклита. Если бы у Алеши возникла такая нужда, он мог бы узнать, что тот способ, которым он получал образование, лет сто назад назывался классическим и был привилегией высших слоев общества - но у Алеши не было такой нужды. Он рос здоровым, веселым и интеллигентным ребенком, легко обходился без комиксов и телевидения и понятия не имел о том, что большинство его обездоленных сверстников, понятия не имеют о нимфе Каллисто, даже если и живут в двух шагах от голубых волн Эгейского моря.
Они выезжали с Родоса нечасто, ненадолго и необременительно, но вся европейская культура была сосредоточена на узкой полоске средиземноморья, и здесь не осталось ни одного музея, ни одного сколько-нибудь значительного античного места, где бы не побывали Алеша и его мама. Алешина мама, не без оснований, полагала, что тыкать пальцами в кнопки компьютера Алеша обучится за полдня, а вот культуре его не обучит уже никто и никогда, если будет упущено время.
Алешу очень удивляло, как мама заботится о его здоровье, она постоянно спрашивала, - “Как ты себя чувствуешь?“ Но Алеша всегда чувствовал себя прекрасно - он не сидел в душных классных комнатах, его дух не получал пинков от придурковатых педагогов и придурковатых старшеклассников, он много плавал, бегал, никогда и ничего не ел из супермаркета, выпивал в день по два стакана Родосского вина, и никто не бил его по щекам за то, что он мастурбирует в туалете - как еще он мог себя чувствовать?
