Не разводя костра на снегу,
Чтобы зажарить наскоро дичь,
Не изломав всех рёбер врагу.
Цели герой не может достичь…
МАХАМБЕТ.
I
Из двадцати пяти пухлых папок генерал Емуганов выбрал одну — желтую. Вновь и вновь полистал председатель военно-полевого суда анкеты и протокол допросов, уточняя что-то для себя.
«Тридцать пять лет на поприще адвоката! — Он покачал головой. — Султан! Член Государственной думы! Депутат Степного края! Гхм-м!..»
Не отрывая глаз от толстой папки перед собой, генерал нашарил на старом дубовом столе серебряный колокольчик. Почти одновременно, как бы слившись с переливчатым звоном колокольчика, послышался подобострастный голос офицера у двери:
— Что прикажете, Ваше превосходительство?
Генерал не поднял головы.
— Приведите ко мне заключенного Каратаева, капитан.
— Слушаюсь, Ваше превосходительство!
Отдавая приказание, генерал ни на мгновение не оторвался от дела. Перед ним лежала анкета.
«…Родился я в 1860 году. Женат. Дети: сын гимназист, дочь во втором классе городской школы…»— В прошлом кадет! Хм-м… Сейчас член Российской социал-демократической партии! Выбран в Уральский Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Комиссар.
Решительно перелистав несколько страниц, Емуганов увидел знакомое прошение степных биев. Он покачал головой и, шевеля губами, принялся читать.
«Ваше превосходительство! Высокочтимый, славный генерал казачьего войска господин Емуганов! Во многих добрых деяниях принимала участие казахская степь с тех пор, как оказалась под сенью благословенного белого царя. Она искренне желала владыке-царю могущества и славы перед лицом других государств, способствовала обогащению России. Старые времена распрей и бесконечной вражды канули в вечность. Сейчас время изменилось, изменились законы, свергнут и белый царь. Поэтому, воздав должное прошлому, мы с мольбой обращаем взоры к новым временам. Казахская степь и ныне ни на шаг не отступила в своем глубоком почтении к исконным соседям. Мы по-прежнему желаем нашему благожелательному соседу больших новых успехов и достижений. Ибо развитие, прогресс России означают, по нашему мнению, расцвет казахской степи. Поэтому при новой власти необходимо возродить, восстановить те порядки и законы правления, которые в прошлом были насильно изменены угнетателями Степного края. В этом — доброе стремление, желанная мечта всех казахов от мала до велика. То, что в казахской степи мало образованных сынов, Вам, уважаемый господин генерал, хорошо известно. Людей грамотных и опытных в общественной деятельности, сочувствующих простому народу, у нас можно пересчитать по пальцам одной руки. Султан Бахытжан Каратаев является всеобщим любимцем, советчиком для старших, добрым примером для молодых, человеком глубокого ума и большого сердца, надежной опорой и защитой своего народа, красноречивым и дальновидным мудрецом. Вот этот достойный сын отечества, наш мудрый старец томится сейчас в Уральской тюрьме. Он стал жертвой клеветы, жертвой произвола, ибо мы убеждены: султан Бахытжан Каратаев стремится только к добру и справедливости; он не позволит себе бесчеловечного поступка. Простые сыны казахов никогда не поверят в то, что он может стать бесчестием родного края, не усомнятся в праведности его пути. Поэтому мы, высокочтимый господин генерал, смеем надеяться, что Вы освободите из заключения почтенного советчика народа, его заступника султана Бахытжана Каратаева. Мы не сомневаемся в Вашей справедливости и доброте. С большим уважением обратились к Вашему превосходительству: бии рода Байбакты — Акжан Жубаналиев и Кенесары Омаров; народные учителя! Хабибрахман Казиев, Ихсан Изкулов и другие…»
То ли подобрев в душе к заключенному, то ли удивившись тому, что заключенный этот оказался весьма дорог для степняков, генерал благодушно откинулся в кресле, принял обычную позу. Чуть наклоня голову к правому плечу, он едва успел пробежать глазами остальные документы, как в кабинет уже постучал конвоир.
— Так-та-ак! — протянул генерал Емуганов, рассматривая бледное лицо и нелепо длинный халат арестанта. — Юрист Каратаев! Султан Каратаев! Гхм-м!..
Переступив порог, Каратаев, как бы здороваясь, слегка кивнул в сторону стола, за которым сидел генерал, и остановился. Он ждал, о чем заговорит высокое начальство, и молчал.
Усаживаясь поудобней, генерал с усмешкой спросил:
— Как прикажете понять то, что султан, потомок именитых хамов, образованный юрист пошел вместе с презренной чернью?
«Решил прибегнуть к старому приему допроса — состраданию», — заключил про себя арестант и подумал, что лучше ответить без обиняков, решительно и ясно:
— Испокон веков смысл жизни исчерпывался всего лишь двумя словами. Султаны и князья, юристы и генералы становились либо друзьями, либо врагами этих двух слов, господин генерал!
Председатель военно-полевого суда навострил уши.
— Эти два слова: свобода и равенство. Мы с Вами, господин генерал, это хорошо понимаем.
Генерал имел странную привычку в разговоре наклонять голову как-то набок, точно прислушивающийся к чему-то фазан. Трудно сказать, было ли это врожденным недостатком или просто-напросто устоявшейся привычкой. Вот и сейчас, не говоря ни слова в ответ, Емуганов склонил голову и уставился маленькими серыми глазками на необычного арестанта, так непохожего на других и речью, и всем своим обликом.
Только через некоторое время он дал знак двум конвоирам султана. И два солдата, как заводные, точь-в-точь повторяя одни и те же движения и в том же порядке, один впереди, другой позади, при подняв к плечам обнаженные шашки, вывели Каратаева из кабинета.
«Старый степной волк!»— процедил генерал после того, как вывели арестанта.
«Как ни тряси старое дерево, те листья, которые должны слететь, давно уже опали сами», — подумал про себя заключенный, шагая между конвоирами.
Снова «сорокатрубая» разинула свою пасть — тяжелые ворота бесшумно раскрылись, безмолвно проглотили его.
Массивная дверь одиночной камеры — два шага в длину — как бы соскучившись по заключенному, приняла его в свои объятия, цепкий замок щелкнул с лязгом, звуки улицы и тюрьмы мгновенно заглохли.
Ни шороха. Заключенный сел на край узкой плоской койки, вросшей железными ножками в цементный пол. Еще густая, еще мало тронутая сединой борода не скрывала красивого, продолговатого и чуть скуластого, худощавого лица. Волосы, зачесанные слева направо, тоже еще густые, как и борода, только слегка посивели; они обрамляли не слишком высокий, но широкий с мелкими морщинами лоб. Соразмерный нос с тонкими ноздрями придавал благородство умному лицу арестанта. Хмурые брови сошлись над переносицей, большие глаза излучали спокойный свет.
Бахытжан Каратаев. Баке — как почтительно называют его в здешнем краю. Главный арестант тюрьмы.
Каратаев — еще не старик. Хотя вот-вот исполнится ему шестьдесят, но годы не согнули Баке, он по-прежнему прямо держит свое сильное, ладное тело; движения легки, уверенны; подтянут и статен. Девять месяцев томился он за железной решеткой, но бодр духом, и мысль ясна. Он много читает, много думает. Вспоминает разные события, увиденные, пережитые за много лет. И сравнивает их с рассказами о прошлом, с тем, что поведал ему старый отец. Прошлое и настоящее, как кочевье-караван в степи, снова и снова проходит перед его глазами. Далекое и близкое мерещится ему как бесконечная горестная дорога. И оттуда, из покинутой дали, доносится глухой стон, слышится пронзительный плач в бескрайней, омраченной страшным горем степи. «Актабан-шубырынды»— годы великого бедствия — вспоминаются старому человеку.
Обезумевший народ в панике. Он лишился лучших своих сыновей; среди безутешных женщин и детей тащится сгорбленный старик. Впереди бесконечной вереницы людей облаком висит густая пыль — подняли ее копыта угнанных врагом табунов. Дорога усеяна телами воинов-казахов, пронзенными вражескими копьями. Плач сирот и вдов горестного кочевья, растянувшегося на семь перевалов, казалось, все нарастал под порывистым степным ветром…
Это было в прошлом, в далеком. А ближе?
Лязг двери соседней камеры перебил думы заключенного. Мысли о прошлом мигом перекинулись к настоящему, к тем, кто сидел за глухим застенком.
«Вот и его повели», — беззвучно прошептали губы Каратаева. — Тоже, видать, потребовал генерал, хочет прощупать. Неужели Емуганов надеется что-то выведать у Дмитриева, которого выковали сами рабочие Петербурга?! Уж лучше начинал бы сразу свой суд. Следствие окончено. Обвинительное заключение написано. Остался только суд. Военно-полевой суд. А что это такое военно-полевой суд? Это такой балаган, с помощью которого сейчас в России объявляют заранее подготовленный приговор. Выносят известные меры наказания. Их три: виселица, каторга, ссылка… Они стали обычаем, С тех пор как повесили, заковали в кандалы и отправили на каторгу в Сибирь рыцарей Сенатской площади, — прошло девяносто лет. А меры наказания остались теми же. А расстрел 1905 года? А Ленский расстрел, учинителей которого шесть лет тому назад защищал адвокат Керенский?! Нет, царская Россия неизлечима. Режим мракобесия!
