— Ты что ж, падла, дразнишь меня? Нет! Словами тут не обойдешься. Ты ему хвост прищеми. Тогда и поднесу. Знаешь сколько? Сколько душа примет. Пока из ушей не польется.
Сидоркин, похоже, испугался:
— Ты о чем? Да чтобы я… Ишь какой… Ну и ну…
Он еще продолжал что-то бормотать, но растерянное выражение лица стало меняться на другое, сосредоточенно мрачное и решительное.
Костя сбежал с крыльца и направился к лесовозу, который дожидался его у обочины, как послушная скотина, которую не нужно привязывать к пеньку: и так не уйдет. Вскочил в кабину и рванул с места.
4
Жизнь сторожа Сидоркина шла к концу, но он и не подозревал, как близок он, этот конец. Ему чудилось, что разбогатей он, и большинство из старческих тягот и невзгод отступит, и жизнь продлится — в довольстве и радости. С самого детства, прошедшего в далекой сибирской деревеньке в условиях крайней бедности, жила у него мечта из этой бедности выйти и обрести достаток, которым когда-то владел его отец, раскулаченный еще до войны и живший воспоминаниями об утраченном. В этом воспоминании, круто замешанном на злобе, размеры отнятого многократно увеличивались. Соответственно непомерно рос и счет, предъявляемый власти, свершившей несправедливость, лишившей нажитого.
Как только это стало возможным, Евсей покинул деревню и пустился в самостоятельное плавание по житейскому морю. Сразу скажем, не преуспел. Ум у него был неразвитый, не гибкий, чувства дикие, к тому же постоянно подогреваемые злобой за отца. Поэтому недюжинные его физические силы могли быть применены только к самой простой, самой грубой, то есть малооплачиваемой, работе. Один раз улыбнулась ему судьба: оказавшись в порту, стал он матросом судна, плававшего на внутренних линиях, а потом удалось попасть и в загранку. Возможности открывались немалые. Он примкнул к группе, занимавшейся всевозможными спекуляциями. Впервые в жизни у него появилась собственная кубышка.
Однако судьба была против Евсея. Всю группу арестовали, имущество было конфисковано. Суд, лагеря. На лесоповале он повредил ногу, так что главное его богатство — физическая сила, крепкое здоровье — тоже оказалось растраченным. Пришлось распроститься с мечтами о собственном доме, семье, достатке. Освободившись, он осел в большом городе, вернее в его пригороде, нанялся дворником на дачу к профессору. Жена профессора, впервые увидев Евсея, не на шутку испугалась: «Кого ты нанимаешь, погляди на него, это же форменный бандит…» Да, внешность у Евсея была дикая. Волосы на голове — черные вперемешку с седыми — росли клочьями, как осока на болоте. Глазки были маленькие и злые. Лицо грубое, неровное, словно вылепленное из глины пополам с гравием. И заросшее сивой щетиной. Мощный торс будто перекручен — результат тяжелой травмы, нанесенной на лесоповале упавшим деревом. Голос сиплый, простуженный. Но профессор, круглолицый веселый человек, не согласился с женой. Сказал: «Да, не красавец. Можно сказать, Квазимодо. Но именно такой и нужен, кто еще согласится копать землю, очищать выгребные ямы, подправлять забор, носить воду, и все это за мизерную плату. Возьми-ка лучше из шкафа мою рубашку в клеточку, старый бархатный пиджак да снеси ему. Глядишь, он и преобразится…»
Подарки были Евсею вручены, но общей картины не изменили. Он был похож на циркового медведя, обряженного для смеха в людскую одежду. Все одно — как ни обряжай, а медведь, он медведь и есть.
Евсей жил при богатом доме, питался с профессорского стола, носил профессорские вещи, и ему даже стало казаться, что мечта его о сытой, безбедной жизни начала осуществляться. И вдруг… Профессора откуда-то уволили, дача пошла с молотка, а Евсею — прости-прощай!
И вот, разменяв седьмой десяток, он снова оказался у разбитого корыта. Снова начались бесприютные скитания по стране, осел здесь, в Сосновке, сторожем при конторе. Впереди ничего — ни своего угла, ни пенсии (вкалывал много, а по имевшимся у него бумажкам выходило — мало), ни здоровья. В башке билась тупая мысль: что делать, что? Как обмануть судьбу, повернуть удачу на себя?
И тут шофер главного инженера рассказал Евсею о наследстве, только что полученном хозяином в городе. Святский хотел было полученные в банке деньги определить в сберкассу, но ближняя закрылась на ремонт, а другая — на другом конце города. Вот Святский и привез деньги в контору, положил в сейф. Он даже был рад, что так вышло, ему хотелось хотя бы день-два, пока не отвезет и не положит на сберкнижку, полюбоваться этой горой денег, ощутить себя их владельцем. А может, кое-кому и показать. Скажем, Раисе… Чем черт не шутит, вдруг на нее подействует? Как бы там ни было, деньги хранились в запертом сейфе, ключ от него лежал у Святского во внутреннем, потаенном карманчике пиджака, а сторож Евсей, словно ослепленный внезапно просверкнувшей в его слабом мозгу мыслью, метался по леспромхозу, не в силах решить, что делать.
Ему давно надо было заступить на ночное дежурство в конторе, а он сорвался с места и помчался в другую сторону, в ту, куда удалился главный инженер. Зачем? Ключи от сейфа были у Святского, но добром он их не отдаст, это ясно. Кинуться на него, отнять ключи? Толку не будет, это Евсей понимал. Далеко он не уйдет, его настигнут, отнимут деньги, а дальше суд, лагерь. Что же он тогда бежал по лесу за Святским? Ожидал, что тот обронит ключи и их можно будет подобрать? И на это тоже никак нельзя было надеяться. Даже случись невозможное, потеряй Святский ключи, в ночном лесу их не отыщешь. Что же бегать бестолку?
Евсей остановился, тяжело дыша. Мелькнула мысль: напарничка бы ему. С мозгой, с ясным планом, что и как делать. Барыкин! У него зуб на Святского, он будет рад лишить его денег, а следовательно, и приманки, на которую тот хочет поймать Раиску. Евсей развернулся и кинулся в общежитие. Однако сколько ни барабанил в дверь, никто не отозвался, видно, Барыкин загулял. Дует небось самогон, сволочь!
Евсей почувствовал, что у него пересохло в горле. Он все сейчас отдал бы за глоток сивухи. Даже лежавшие в сейфе деньги не так его сейчас привлекали, как выпивка.
Возле барыкинской двери стояла какая-то железка. Видно, Костька, постоянно терявший по пьяному делу входной ключ, проникал в свою комнату с помощью этой железки — вон дверь вся раскурочена. Евсей, не отдавая себе отчета в том, для чего это делает, схватил железку и сбежал по выщербленным ступеням на первый этаж, миновал покореженные малолетними хулиганами почтовые ящики и выскочил наружу.
Тропинка снова привела его в лес. В нужном месте он повернул и вышел к конторе. И остолбенел. Окна кабинета светились ровным молочным светом. Кто там за плотными шторами? Должно быть, Святский. Кому же еще там быть?
Он поглядел на железку. Самое время было бросить ее в траву. Вместо этого сунул в широкий раструб сапога. Поднялся по ступеням, толкнул дверь с такой силой, что отскочила защелка. Мужчина в знакомом брезентовом плаще склонился перед раскрытым сейфом. На краю стола лежали пачки денег, какие-то бумаги.
— А-а… Ты уже здесь? — прорычал Сидоркин.
Мужчина оглянулся. Евсей оторопел. Выхватил из сапога железку, замахнулся.
— Постой, постой, — хмурясь, проговорил мужчина. — Тебе что? Денег надо? Сколько? Сколько надо, столько дам. Тут на всех хватит.
В голове у сторожа прояснилось: вот оно… Положил железяку на край длинного полированного стола, приставленного торцом к письменному столу, севшим от волнения голосом сказал:
— Исполу.
— Что ж, это справедливо, — помедлив, произнес мужчина и начал метать пачки денег Евсею. Они одна за другой скользили по гладкой поверхности стола и замирали у самого края, рядом со сторожем. Он как завороженный следил за ловкими движениями рук кидавшего.
— Посчитать не хочешь? — сказал мужчина. — Тут кругленькая сумма.
Со лба у Евсея падали крупные капли пота.
— Щас, щас. Как же без счета, — забормотал он, протягивая к деньгам дрожащие руки. Подвинул к столу стул, уселся, сгреб пачки в кучу. Теперь стало удобно считать.
Он с хрустом разорвал банковскую бумажную облатку, ощутил пальцами упругую поверхность новеньких ассигнаций. «А я таких новых и не держал никогда в руках», — ликуя, подумал он. И в это мгновение на его голову обрушился удар. Старик охнул и повалился вперед на стол, лицом в пятидесятирублевки.
Спустя некоторое время свет в окнах конторы потух.
5
На другой день, в субботу, следователь Сосновского райотдела внутренних дел Трушин оказался на своем рабочем месте случайно. Он пришел в выходной в непривычно пустое и гулкое служебное помещение, чтобы в тишине, без помех закончить справку о борьбе с самогонщиками.
Работа не шла. Трушин с силой встряхнул самопишущую ручку, стараясь этим резким движением вызвать прилив не столько чернил, сколько мыслей. Однако мысли не приходили, и он задумчиво уставился в окно, по которому дождь без устали продолжал прочерчивать кривые дорожки. Ничего особенного там, за стеклом, не происходило. Обороняясь от мелкого, но плотного дождя зонтами и плащами, граждане перебегали от магазина к магазину, однако ни в одном подолгу не задерживались. А чего задерживаться-то? В «Продуктах» — комбижир, маргарин, колбасный сыр и банки атлантической сельди. В «Галантерее» — все, кроме того, что нужно, нет ни чемоданов, ни застежек «молния», ни хлопчатобумажных носков, ни лезвий для бритв, ни прищепок для белья. В «Пиво — водах» — ни пива, ни воды, только бутылки с приторно-сладким болгарским соком из овощей под названием «Свежесть». Вот и выходит: одна радость у мужиков, что самогон. Однако разве об этом в справке напишешь?
