— Да, — оживился Трокман. — Разумеется. Срочно летите в Париж. Информируйте нашу резидентуру, что мы начинаем осуществление варианта '‘Си". Постарайтесь все сделать максимум за неделю и летите в Вашингтон. Я думаю, что мы с боссом уже вернемся домой и представим необходимый доклад в Госдепартамент и добьемся утверждения плана у президента. Вы сможете вылететь прямо сегодня?
— Я хочу повидать его, Билл, — не совсем уверенным голосом сказал я. — Ничего страшного не случится, если я улечу завтра.
— Вы не боитесь, что он вас прихлопнет? — поинтересовался Билл. — Нам было бы прискорбно вас потерять. Я бы хотел, чтобы вы, немного отдохнув, вернулись в Москву хотя бы советником.
— Мы уже говорили на эту тему, — разозлился я. — И вы, насколько я помню, согласились, что мне пора домой. Что касается того, что Койот меня прихлопнет, то я не понимаю, что ему мешает это сделать в любой момент?
Билл как-то странно посмотрел на меня:
— Я бы ни за что не поехал.
Он подал мне руку.
— Я мог бы запретить тебе делать это. Но не буду. Поезжай. Но будь осторожен. И сразу в аэропорт. Свяжешься со мной из парижской резидентуры. Только, пожалуйста, без своих вечных штучек.
Я пообещал.
Трокман поднялся и вышел в фойе, а я направился в свою комнату, где на столике лежали ключи от машины. Климов сдержал свое обещание. К моему удивлению, машина оказалась пикапом с надписью "Продукты". На месте водителя многозначительно лежал ватник зеленого цвета. Я снял свою куртку, бросил ее на сидение, облачился в ватник и двинул пикап по направлению к воротам, где в полувоенных комбинезонах стояли то ли итальянцы мистера Торрелли, то ли черкесы господина Беркесова.
Никто из них и бровью не повел, ворота бесшумно разошлись, и я выехал на пустынную дорогу. Хотя за воротами особняка стояло несколько машин, ни одна из них не сдвинулась с места. Проехав несколько сот метров, я убедился, что слежки за мной нет, и влился в поток уличного движения, следующего через мост в сторону Каменноостровского проспекта...
Я запарковал продуктовый пикап у самой парадной дома, где жила Руанова и, как был в ватнике, поднялся по знакомой лестнице, даже не удосужившись проверить, работает лифт или нет.
Квартира была опечатана.
Звонок сорван. Смотровой глазок выбит, а раньше его вроде и не было. Я посмотрел в него — сплошная темнота.
Я открыл дверь, которая оказалась незапертой. Вошел в прихожую, ярко освещенную, несмотря на то, что в дырку смотрового глазка с площадки ничего не было видно.
Он стоял в проеме двери такой, каким я его и предполагал увидеть, глядя на меня с какой-то не то грустью, не то удивлением.
— Привет, Койот, — сказал я, удивляясь своему спокойствию.
— Здравствуй, Майк, — просто ответил он. — Ты сразу понял, что это я?
— Нет, конечно, — сознался я. — Я сам был сбит с толку этой историей с Койотом. И до сих пор не понимаю все до конца. Но, когда я увидел Жанну, я начал кое о чем догадываться. Я и назвался ей так, чтобы она кое-что вспомнила.
— Ты разве знал Жанну? — спросил он с удивлением.
— Знал — не знал, — засмеялся я. — Но ты тоже достаточно наследил, чтобы можно было кое-что вычислить. Мы живем уже в век компьютеров.
— Ты хороший профессионал, Майк, — похвалил он меня.
Я молча проглотил комплимент. И, чтобы опровергнуть его мнение обо мне, спросил;
— Это ты перебил охрану ядерного эшелона?
Он посмотрел на меня, как бы спрашивая, в своем ли я уме?
— Ты имеешь в виду израильский автомат "Узи”?
— Нет, — сказал я. — Слишком много статистики. Когда надо, они пользуются английскими винтовками "Маузер" при уничтожении кишлаков, пистолетами "Вальтер" — в Катыни, "Кольтами" — в Гайяне, а честь срыва самого страшного преступления из всех возможных почему-то решили отдать Израилю. У них нет логики. Особенно сейчас. Они просто привыкли получать доллары и от покупателя, и от продавца, и от конкурентов...
— Это была женщина, — не слушая моих рассуждений, сказал он. — Она постреляла вволю из всех автоматов по спящей охране и по стенкам вагона, потом перебралась на тепловоз, который вели... В общем, старая история.
Он вздохнул и спросил меня:
— А может быть, они все-таки перестреляли друг друга? Ведь именно так говорилось в предписании, подписанном Климовым. Или это сделал машинист, которого звали...
— Джозеф Ли, — подсказал я. — Его все считали корейцем, а он получал 1000 долларов в день за свою трудную работу. Гроши. Он всегда считал автомат "Узи" самым лучшим оружием массового уничтожения. Считалось, что он шутит...
— Да, — согласился он. — Поэтому Белов передал ему именно этот автомат, полученный от Натана, где ты и Климов часто встречались в сауне.
— Белов? — переспросил я, плохо соображая.
— Белов-Кобаненко, — подтвердил Койот, — подполковник спецназа ГРУ. Его настоящая фамилия неизвестна, кажется, даже ему самому.
— Он убит, — сообщил я. — Его бросили в пруд где-то на окраине города. Я видел сам.
— Ты видел, как его вытаскивали из пруда, — поправил он. — Существует большая разница между киданием в пруд и извлечением из него, о чем знал еще Калигула.
— Да, — засмеялся я. — Когда мы арестовали его, кажется, в позапрошлом году, он так и сказал: "Я знаю, что ношу чужую фамилию, но собственную фамилию мне знать не положено".
— Поэтому его и невозможно убить, — пояснил Койот.
— Но на доллары он реагирует не хуже любого другого, — с некоторым вызовом сказал я, как ребенок, которого поймали с рогаткой. И чтобы сменить тему, спросил:
— Тебя ищет Ицхак.
— Пусть ищет, — ответил он. — Это не мои дела.
— Даже у вас, — осмелился сострить я, — евреями занимается отдельный департамент?
— Все несколько сложнее, чем тебе представляется» — вздохнул Койот. — Евреям всегда хочется выскочить из времени. Для супернации мало стать сильной. Надо еще стать доброй.
— Как мы? — не очень скромно поинтересовался я. — Мы кормим весь мир, одеваем его, развлекаем и опекаем.
— Вы очень добры, — согласился он, — в частности ты, Майк. Ведь это ты убил Койота?
— А что мне оставалось делать? — опешил я. — Он слишком много узнал о технике "демонтажа". Кроме того, это вовсе не моя инициатива. Я получил приказ...
— Но и приказ отдали по твоей рекомендации, — уточнил он.
— Ты осуждаешь меня? — удрученно спросил я.
— Нет, — грустно сказал он. — Я не осуждаю тебя. Хотя бы потому, что ты даже не представляешь какую услугу ты ему оказал. Я говорю лишь о том, что способ, которым вы решили проблему Койота, известен уже 50 веков. Менялись только средства. А существовала надежда, что 50 веков достаточный срок, чтобы немного поумнеть. Ладно, не будем об этом. Ты уезжаешь?
Я не понял, что это было: вопрос или приказ, но молча кивнул.
— С чувством победителя? — спросил он.
— У меня было это чувство в 91-м году, во время известных тебе событий, — признался я. — Сейчас его уже нет. Какое-то другое чувство. Я не могу в нем разобраться. Оно неприятное: будто я бью кого-то ногами. Кого-то, лежащего в сердечном приступе на пыльной дороге.
— Но в душе ты рад, что получилось именно так.
Это был уже не вопрос, а констатация.
— А что бы ты хотел? — не выдержал я. — Они хотели уничтожить мою страну и весь мир. Ты помнишь, мы вместе с тобой летели на вертолете над одним танковым полигоном в Сибири. Он был размером больше Голландии и там бок о бок стояли танки. Не списанные, а готовые к бою. В них можно было посадить все мужское население Земли. Ты ведь не хуже меня знаешь, что они вынашивали в своих секретных кабинетах?
— Дети, — ответил он. — Что можно требовать с детей? Отобрали у них опасные игрушки, и надо воспитывать, перевоспитывать. Главным образом, добротой.
— Подсознательно мы это понимали. — согласился я. — Даже в самые суровые времена мы их кормили и одевали. Я не знаю, сколько раз мы спасали их от всевозможных катастроф. Но и наше терпение лопнуло...
— Майк, — попросил он, — не рассказывай мне сказки о вашей доброте. Вы играете свою игру четко и беспощадно, и с большой выгодой для себя. Вы прошлись влажной тряпкой по поверхности, когда ее надо скрести со щелочью...
— Мы никогда не будем этого делать, — перебил я его. — Это должен за нас сделать доллар и ты. Ведь ты комендант полигона?
— Я? — удивился Койот. — Помилуй, что ты несешь? Какого полигона? Что ты вообще обо мне знаешь?
— Кое-что знаю, — согласился я. — Ты был инженером. Кончил здешний политехнический институт, был альпинистом. Политикой не интересовался, с КГБ не сотрудничал. Любил играть в преферанс и пить пиво. Женат. Детей не было.
— И давно вам это известно? — хотя он превосходно собой владел, было ясно, что мои признания оказались для него неожиданностью.
— Через год примерно после первого контакта с тобой, — пояснил я.
— Это ты раскопал? — в его голосе было искреннее удивление.
— Да, — вздохнул я от воспоминаний. — Мне помог случай. Я увидел твою фотографию в одном доме. И мне рассказали твою историю. В начале я не поверил, конечно. Потом надел справки и убедился, что "действительность еще хуже", как любят выражаться репортеры.
