Завтра я должен буду покинуть Герат. Первый этап тяжелого пути пройден. Что-то ждет меня на втором этапе?
Когда мы подъехали к усадьбе Музаффар-хана, день уже клонился к вечеру. Селение лежало у подножия горы, протянувшейся с севера на восток. Арык, стремительно сбегавший с горы, был, по-видимому, основным источником жизни. По обоим берегам его раскинулись возделанные поля, множество примыкавших друг к другу участков разной величины. Их вдоль и поперек пересекали арыки поменьше, обсаженные с обеих сторон тутовником и кукурузой. Чего только тут не было: пшеница, ячмень, хлопок, кунжут, просо, клевер, дыни, арбузы… Все вокруг зеленело. Пшеница и ячмень были убраны, то там, то тут желтели харманы[34]. Вблизи селения был большой сад, росли абрикосовые, персиковые, гранатовые деревья.
После городской тесноты открывшийся глазам простор радовал душу. С гор веяло прохладой. Жара смягчилась, не было прежнего удушливого зноя, дышалось легко.
Музаффар-хан был родом из Себзевара, из племени дуррани. Его отец когда-то был крупным чиновником в Герате. Объезжая вилайет, он заехал в это селение. Оно ему понравилось. Через два года он целиком купил все селение, постепенно перевел сюда своих соплеменников из Себзевара. Так маленький аул берберов, называвшийся Сурфа, превратился в большую усадьбу Музаффар-хана.
Доехав до широкого брода, мы придержали лошадей. Со мной были капитан Дейли, Артур и Ричард. Автомобиль мы оставили у Абдуррахмана, чтобы не бросаться в глаза окрестным дайханам. Сменили и одежду. Я по-прежнему был одет паломником, захватил даже четки. Капитан Дейли нарядился торговцем, только белую одежду сменил на серую, голову повязал шелковой чалмой с бахромой. Артур и Ричард переоделись афганскими крестьянами. У обоих за плечами висели винтовки, на поясе — патронташ с блестящими патронами. Брат Абдуррахмана с четырьмя вооруженными нукерами проводил нас до самой усадьбы Музаффар-хана. Здесь нам предстояло встретиться с караваном, который вышел из
Кандагара. Отсюда через Меймене мы должны были направиться к Мазари-Шерифу. На четырех лошадях была навьючена поклажа, вплоть до пулеметов.
Возле брода разветвлялись три дороги. Одна пересекала реку и тянулась дальше, к селению, видневшемуся вдали на востоке; вторая вела к горам, а третья — прямо на север, в сторону Бала-Мургаба. Эта последняя была нашей дорогой.
Музаффар-хан был предупрежден о нашем приезде. Едва мы спешились, как в облаке пыли подскакали его люди. Впереди на гнедом коне ехал молодой джигит — это оказался сын хана. Он радостно поздоровался с нами и объявил, что хан с нетерпением ждет нас. Юношу звали Шахрух. Но окружающие уже называли его Шахрух-хан.
Шахрух разогнал набежавшую со всех сторон толпу и обратился ко мне:
— Караван прибыл недавно. Вот караван-баши, Якуб-хан, — сказал он, указывая на стоявшего в стороне рослого мужчину.
Я и без того уже приметил Якуб-хана. Он явно выделялся среди своих спутников. Был так высок ростом, что, если бы он вздумал сесть верхом на ишака, ему пришлось бы подбирать ноги. Скуластое, лошадиное, черное как уголь лицо Якуб-хана было опалено жгучими лучами солнца. Роскошные длинные усы завивались чуть ли не за уши. Караван-баши, видимо, гордился своими усами: то и дело поглаживал их, подкручивал кверху. Голову его покрывала огромная, как котел, белая чалма, один конец ее свисал к левому плечу. На нем была длинная белая рубаха из бязи и широкие белые штаны, поверх рубахи — узорный жилет из зеленого бархата. С пояса-патронташа свисал маузер в деревянной кобуре и дамасский кинжал с белой рукояткой. За плечами торчал карабин.
Когда мы снова сели на лошадей, готовые ехать в усадьбу, со стороны гор показалась огромная толпа. Впереди на крепких скакунах гордо ехали двое военных. За ними следовало с полсотни всадников. За всадниками, свесив длинные хоботы, тяжело ступали слоны с легким полевым орудием на спине. Сперва показались колеса пушек, а затем уже их толстые стволы. На шее у каждого слона сидел сербаз[35]. Помахивая плетками, сербазы покачивались то вперед, то назад, как на качелях. Вслед за слонами, с винтовками наперевес, шло десятка полтора пехотинцев. За ними двигалась толпа людей — у всех руки были заложены за спину и крепко связаны. Тут были и молодые, и старики… Все это, видимо, были крестьяне, одетые в лохмотья, опаленные солнцем, изможденные. Их худые, усталые лица обросли волосами. Вслед за ними опять шли вооруженные сербазы.
Один из военных, ехавший впереди, был Исмаил-хан. Я узнал его еще издали. Мгновенно перед моими глазами возникла Нергиз, я услышал ее печальный голос: «Если вам изменит человек, которому вы доверились всей душой… Растопчет честь вашу… Как вы поступите?»
Мы свернули на обочину дороги. Подъехав ближе, хан натянул поводья и чуть заметно кивнул головой, отвечая на приветствия стоявших у дороги людей. Затем, обратясь к Шахруху, спросил:
— Отец дома?
Шахрух ответил спокойно, без робости:
— Да, дома… Ожидает вас. Пожалуйте к нам в дом.
Исмаил-хан сердито дернул поводья раскормленного жеребца, который нетерпеливо рыл копытами мягкую землю.
— Нет… Я дал слово Сурач-хану. У вас, даст бог, остановимся в следующий раз. Передай отцу большой привет, — добавил он и дал шпоры коню.
Многолюдный караван сразу же пришел в движение. Мысленно поблагодарив судьбу за то, что глаза хана не задержались на мне, я стоял, разглядывая связанных людей. Шахрух пояснил мне:
— Это берберы. Прямо за этими горами их аул. Они не заплатили государству подати. Вон тот, хромой, — один из их старейшин.
Глаза пленников горели ненавистью. Видимо, произошла беспощадная резня: у одного была обвязана голова, у другого — ноги и руки; пятна запекшейся крови были видны издалека. Я невольно подумал: «Вот резерв большевиков». И правда, разве не такие же смутьяны потрясли Россию?
Вот, неуклюже шагая, прошли мимо нас последние солдаты. Сели на лошадей и мы. Стараясь отделаться от внезапно нахлынувших тяжелых мыслей, я опять принялся любоваться окружающей местностью. Чем ближе мы подъезжали к селению, тем пышнее становилась природа вокруг, тем больше виднелось садов. Заметно было, что здесь ценят и холят землю: почва между кустами винограда была старательно взрыхлена и выровнена, нигде не было видно сорняков. И природа здесь была щедра к людям. Виноградные лозы усыпаны тяжелыми гроздьями, обвисшие ветви персиковых и гранатовых деревьев укреплены подпорками. Казалось, страшный призрак голода навсегда покинул эти места. Но это было не так. Мужчины, согнувшиеся под тяжестью вязанок камыша и хвороста, женщины с кувшинами на плечах не выглядели зажиточными и довольными, лица их были бледны, плечи согнуты.
Усадьба Музаффар-хана располагалась по ту сторону селения, на холме, сплошь покрытом садами. Чтобы добраться до его усадьбы, нужно было миновать бедные лачуги дайхан. Мир, казалось, опять стал тесен. Ни одного дома, на котором можно было бы остановить взгляд, только покосившиеся набок, жалкие мазанки. Около них толпилось довольно много народу, особенно много было детей. Меня всегда при виде их охватывала злость. И па этот раз тоже. Да и как не возмущаться? Куска хлеба нет, а рожают ребенка за ребенком… Ну скажите, на кой черт они им? Разве мало на свете нищих, чтобы давать дорогу в мир новым и новым поколениям несчастных? Достаточно взглянуть на эти полуживые создания… Только пришли в жизнь — и уже еле держатся на ногах. В лицах нет красок, в телах — силы… И они должны стать людьми, и от них должно пойти новое поколение… Да кому оно нужно!..
Чем выше поднимались мы вверх по холму, тем сильнее менялся вид окрестностей. Начали появляться дома с красивыми балконами, сады с широкими крытыми беседками. И люди отсюда выходили другие — и взрослые, и дети веселые, жизнерадостные. Вот мы подъехали к усадьбе с густым садом за стеной из обожженного кирпича. В самом центре белел дом с террасой. Шахрух, поворотясь ко мне и с улыбкой указывая на усадьбу, довольно проговорил:
— Это мой дом.
У ворот стоял мальчуган лет семи. Увидев нас, он крикнул:
— Отец! Посади и меня.
Шахрух повернул коня к воротам, приподнял сына и посадил в седло перед собой.
Люди у ворот и за ними были одеты нарядно, точно пришли на праздник. Там и сям ярко сверкали разноцветные шелка, узорные, красивой расцветки платки. Я подумал было, что приближенные хана нарядились в нашу честь. Но это было не так. Мы действительно приехали к самому тою[36].
Музаффар-хан встретил нас у ворот. Я его раньше не видел, но знал по рассказам Абдуррахмана, который был с ним близок. Абдуррахман говорил мне, что Музаффар-хан — своенравный человек, жаждущий власти. Подобные люди бывают обычно слишком высокомерны. Самолюбивые, уверенные, что венец повелителя по праву принадлежит им, они не разбираются в средствах и идут на все. Как говорили предки, мечтающий о троне не любит сидящего на троне. И разве можно стать правителем, не свергнув своего предшественника? Денно и нощно они мечтают лишь о том, как бы поднять смуту и вырваться вперед. В нынешние бурные годы такие люди особенно ценны для нас, разведчиков. В самом деле, разве моего коллегу, полковника Лоуренса, на высоту славы вознесли не такие, как Музаффар-хан, только и живущие мечтой о престоле? В Фергане — Иргаш-бай, в Хиве — Джунаид-хан, в Теджене — Эзиз-хан, в Ахале — Ораз-сердар… А здесь — Музаффар-хан… Может, они и мне придадут крылья, откроют путь к славе? Как бы то ни было, я ехал, твердо намеренный встретиться со всеми этими тщеславными ханами. И вот — первая встреча.
