А я смотрю, что же она поставила передо мной. Все это мне хорошо знакомо. Чашка. Хлеб. Сыр. Варенье. Апельсины. Понятно: Южная Африка. Апартеид.
— Что здесь такое? — спрашиваю.
— Чай…
— Да нет, что за заведение?
— Санаторий!
— А я-то как сюда попал?
— Вы больны, господин Ферн!
Вот уж не чувствую себя больным.
— Нет! — протестую.
— Да! — настаивает она. — Хотя доктор Эббесен говорит, что физически вы действительно совершенно здоровы! Вы нисколько не пострадали…
— Не пострадал?
— Только руку немного повредили!
Разглядываю свои руки. Шевелю пальцами. Ничего не замечаю.
— Я чувствую себя отлично!
Закурив новую сигарету, сбрасываю пепел.
— Сейчас принесу чистую пепельницу!
Она идет к двери. Я гляжу ей вслед. Она без чулок. У нее пухлые ноги. Загорелые. Округлые бедра. Мартин Ферн разглядывает ее тело. Мысленно гладит ее ноги. Распахнув дверь, она оставляет ее полуоткрытой. Слышно, как по коридору удаляются ее шаги.
— А ты, видно, бабник! — говорю я Мартину Ферну. Это ясно как дважды два. Тот не сразу соглашается. Да что ты, куда уж нам, говорит он. Ломается.
Девушка возвращается с чистой пепельницей в руках. Пробую варенье. Ничего, только горьковатое. А сыр, как всегда, лишен всякого вкуса. Как всегда?
По коридору проходит старик. Он сердито глядит на меня, хотя я спокойно сижу за столом и жую сыр. За что он так сердит на меня? Он проходит мимо. Может, я чем-нибудь его обидел? А может, это мой родич, у которого есть основания меня ненавидеть.
— Здравствуйте, фрекен Карлсен! — повторяю я.
Она настороженно приподнимает левую бровь.
— Я чувствую себя отлично! Просто хотел показать, что помню, как вас зовут!
— Сегодня вы совсем другой! — говорит она.
Это ее мнение. Я же не ощущаю никакой перемены. У меня нет прошлого. Может, у Мартина Ферна есть прошлое. Но я совсем не уверен, что он — это я.
— Доктор Эббесен так и говорил, что вы придете в себя неожиданно…
— Неожиданно! — повторяю я. Это слово почему-то рассмешило меня.
— Над чем вы смеетесь?
— Неожиданно! — повторяю я. — Не-о-жи… неожи…
В ее синих глазах вспыхивает тревога. Мимолетная искра, которая, однако, не ускользает от моего взгляда.
— Уверена, что вы опять позабыли, как меня зовут!
— Лиза Карлсен! Нет, теперь уж я этого не забуду!
Она улыбается. Улыбка у нее добрая. Ямочки на щеках.
— А вы не хотели бы прогуляться?
— Нет, что-то не тянет!
— Это почему же? На дворе прекрасная погода! Нельзя же весь день сидеть взаперти!
— Почему нельзя? Еще как можно!
По-моему, у меня великолепная комната. Разная мебель, книги, телефон, маленький приемник. Груда бумаги. Что мне стоит написать кому-нибудь письмо? Например, Мартину Ферну. Или пусть он напишет мне. Расскажет в письме, что он думает о жизни.
— А прежде вы всегда в это время гуляли!
— Ну и куда же я ходил?
— Да так, прогуливались по парку. Хотите еще чаю?
— Нет, спасибо!
Она садится на ручку соседнего кресла. Платье слегка приподнимается кверху, открывая круглое колено. Взгляд Мартина Ферна прокрадывается под платье. Она замечает мой взгляд, краснеет. Незаметно одергивает платье. Мы затеваем разговор о погоде. Она и в самом деле отличная. Высокое синее небо. Ни единого облачка. Редкая погода.
— Не могли бы вы немножко рассказать мне о Мартине Ферне? — говорю я, бесстыдно разглядывая ее бедра. Может, Мартину Ферну неловко, что я так бесцеремонно пялю на нее глаза. Я не знаю.
Она начинает рассказывать про Мартина Ферна. Категорически утверждает, будто он — это я. Судя по ее рассказу, он был похож на какую-то странную заводную куклу. Звучит это жутковато. Он гулял по парку, всегда повторяя один и тот же маршрут, разработанный для него врачом. Ел, спал, одевался, принимал ванну, дышал свежим воздухом. Все по команде. Был идеально послушен.
Мне трудно поверить, что это был я. Мне вообще трудно поверить во что бы то ни было, когда речь идет обо мне. Сейчас я совершенно не в состоянии вспомнить, какая у меня внешность. Кажется, у меня темные волосы, нос, чуть-чуть свернутый набок, серо-голубые глаза. Темные брюки, светлый пиджак, коричневые ботинки, красные носки. Я хорошо одет. Руки спокойно лежат на подлокотниках, на кистях выступают синеватые ветвистые вены. Ногти у меня чистые. Ощупываю свое лицо. Нос, брови, рот, подбородок.
Она глядит на меня с улыбкой.
— Ну, какой я из себя?
— Какой вы из себя?
Она чуть приоткрывает рот. Языком касается нижней губы.
— Да, скажите, каков я на вид?
Она пожимает плечами.
— Что я за человек? И достаточно ли внушительная у меня внешность? Короче, как я выгляжу?
— Вы красивый мужчина! — отвечает она.
— Красивый? Что это значит?
— Ну, интересный!
— Нахальный такой, развязный? Или, может, застенчивый, деликатный?
— Откуда мне знать? Я с вами не знакома!
Она составляет посуду на поднос и идет к дверям. Выпятив бедро, она упирает в него поднос и свободной рукой распахивает дверь.
— Я с вами не знакома! — повторяет она. — Я знаю только то, что я слышала!
— А что вы слышали?
— Этого я не скажу!
— Наверное, что-нибудь не очень лестное?
— Н-да, — отвечает она. Выходит за порог и оттуда смотрит на меня испытующим взглядом. — Говорят, что-то мешало вам наладить жизнь… Или кто-то…
— Мартин Ферн! — объявляю я.
Она захлопывает за собой дверь.
Время идет, тянется не спеша. Медленно уползает вечер. Текут долгие минуты. Но я не чувствую скуки. Я вообще не знаю, как это можно скучать. Руку, значит, я повредил… Но я ничего не чувствую.
Сидя в кресле, закуриваю вторую сигарету. За моей спиной — окно. С улицы доносятся голоса. Далекие такие. И еще за окном птицы. Солнечные квадратики на полу медленно уплывают влево.
Вот так я и сижу. Жизни моей уже два часа. Ничего у меня не болит. Меня хотят уверить, будто я Мартин Ферн. В моем бумажнике пятьсот сорок пять крон. И еще кое-какая мелочь. Связка ключей. В заднем кармане — расческа. Носовой платок. Перочинный нож с перламутровой ручкой.
Я сижу в комнате, а время между тем идет. Мартин Ферн. Зайдя в ванную комнату, подхожу к зеркалу. Знакомое лицо. Темные волосы. Высокий лоб. Серо-голубые глаза. Что видят эти глаза? Что они хотели бы видеть? Нос слегка свернут вправо. На самом деле, значит, влево. Интересно, где это мне своротили нос? В драке? Или же на футбольном матче?
Возвращаюсь в комнату. Я еще ни разу не смотрел в окно. Внимательно изучаю комнату. Книги. Приемник. Включаю радио. Вечерний концерт. Гайдн. Снова выхожу в ванную. Поглядеть на Мартина Ферна. А он глядит на меня. Нравимся мы друг другу? Он мне совсем чужой. Я ничего не имею против него. Просто он мне совсем чужой. Лицо — кусок глины. Что захочу, то и вылеплю! А ну-ка, Мартин, рычи! И он рычит. Улыбнись! Он улыбается. Смейся! Он смеется. Плачь! Он плачет. Зачем ему все это? Он повторяет мои движения. Все время повторяет.
Я раздеваюсь. Вроде человек, как все. Став на крышку унитаза, разглядываю отражение Мартина Ферна в зеркале. Сложен он как будто неплохо. Разве что немного выдается живот. Как у всех, кто привык разъезжать на автомобиле. Бицепсы хорошо развиты, правый крупнее левого…
Снова напялив на себя одежду, остаюсь у зеркала. Надо же испробовать разные роли. Сердитый человек. Вот сейчас ты сердишься. Мартин Ферн был сердитый человек. «Как вы смеете такое предлагать? — говорит он. — Я этого не потерплю!» А теперь он униженный проситель: «Ради бога простите меня! Я больше не буду». Сальная личность: «Хотите, расскажу анекдот про монашенку и матроса?» Хватит. Важный господин. Генерал: «На рассвете приказываю вам атаковать высоту четырнадцать. Разгромить врага и сбросить его в море». А вот Мартин Ферн — любитель искусства.
Интересно, какой у меня голос? Мне трудно разобрать, как он звучит. Какой он, высокий, пронзительный или низкий, глубокий? Возвращаюсь в комнату, беру с полки книгу. Старое издание пьес Шекспира. Том первый. Ромео и Джульетта! Пролог:
Две равно уважаемых семьи
В Вероне, где встречают нас событья,
Ведут междоусобные бои
И не хотят унять кровопролитья.
Издано в Хадерслеве 22 декабря 1860 года. Остальные тома отсутствуют.
Я так и не могу разобрать, как звучит мой голос. Читаю первые четыре строки пролога — попеременно как сердитый человек, печальный, хмельной, веселый. Я не в силах определить, какой из этих голосов мой. Вообще-то мне это безразлично. Я ни минуты не стою на месте, все время мечусь взад-вперед. К зеркалу, оттуда назад, к креслу, потом к письменному столу, наконец кидаюсь к тахте. Мотаюсь взад-вперед. Суета, говорит Мартин Ферн. А мне все равно.
Я уже разгадал его слабости. Вялость, которая раздражает меня. Духовная леность. Он не хочет, чтобы его разгадали.
