Да здравствует СССР! Да здравствует РККА!
Генералы: Клочков, Зеленин, Секретев, Гравицкий...
Полковники (подписи)
Войсковые старшины (подписи)
Сотники (подписи)»,
(Газета «Новая Россия», 1923 год — цитируется по книге И. Лунченкова «За чужие грехи». М. — Л., 1923, с. 175 — 182)
Глава первая. ЮЖНЫЙ БЕРЕГ КРЫМА. ВИЛЛА «БЕЛЬВЕДЕР»
Генерального штаба генерал-майор Вадим Николаевич Белопольский, выйдя в отставку с правом ношения мундира, уехал из Петрограда в Крым и поселился в отдаленном местечке между Форосом и Симеизом, где купил землю и построил дачу, чтобы поправить здоровье внучки Ксении, которую любил более всех на свете. Вадим Николаевич выглядел моложе своих семидесяти — высокий, поджарый, ширококостный, с четким профилем римлянина и длинной, расчесанной надвое пышной бородой, делающей его похожим на прославленного генерала Скобелева. Все мужчины в роду Белопольских отличались здоровьем и жили долго. Прадед Вадима Николаевича, тоже генерал и убежденный холостяк, выйдя в отставку, взял в жены крепостную, красавицу; которая, расстаравшись, родила ему четырех сынов и, видно, прибавила своей мужичьей крови в загустевшую дворянскую кровь: род князей Белопольских, захиревший было, стал развиваться, расти, давал отечеству и престолу добрых солдат и весьма сановных — без лести — царедворцев. А вот женщин в роду было мало. Все они отличались завидной красотой, умом, но слабым здоровьем, редко кто из них в замужество вступал, а уж роды не переживали точно. Разделила крепостная крестьянка свою силу и красоту поровну: мужчинам — силу, женщинам — красоту и слабость. И стало это как проклятье.
Лишь Ксения Белопольская будто бы опровергла фамильную эту традицию: росла крепким и резвым ребенком, умела плавать, скакала на лошади, участвовала в охотах. Окружавшие ее с детства мужчины — дед, отец, братья, дядья — души в ней не чаяли. В воспитании Ксении преобладало мужское начало. Мать свою, Ольгу Михайловну, урожденную баронессу фон Дихтгоф, она вообще не помнила: та умерла, дав жизнь Ксении, которую выходила кормилица Арина, привезенная в Петербург из смоленского поместья. Ольга Михайловна, по рассказам отца и деда, была женщина не светская, но очень образованная. Она окончила естественный факультет Высших женских курсов профессора Герье, любила историю и поэзию. Балы не любила, могла стать фрейлиной, но предпочла тихие домашние занятия и заботы. И замуж за отца Ксении, Николая Вадимовича, тогда помощника статс-секретаря, вышла охотно, легко отказав до этого кавалергарду и свитскому офицеру. Замужество оказалось удачным: поощряемый и направляемый женой, Николай Вадимович быстро делал карьер}. В Петербурге про него говорили с прибавлением обязательного эпитета «преуспевающий». Перед мировой войной князь Николай Белопольский имел уже чин статского советника, возглавлял ряд департаментских комиссий, почти догнав по гражданской линии своего отца генерал- майора. Были у него два сына, дочь и изрядное состояние. В начале войны с германцами он вдруг «полевел», стал «октябристом» и известным думским деятелем, последователем Гучкова и Родзянко, оратором и публицистом. Теперь к эпитету «преуспевающий» столь же обязательно прибавился другой — «анархиствующий», что звучало как ругательство. Хорошо, сыновья не нуждались уже в протекции и поддержке отца. Старший — Виктор, окончивший кадетский корпус и Павловское юнкерское училище, служил при штабе Киевского военного округа, в лейб-гвардии казачьем полку, был на хорошем счету. Младший — Андрей — кончал Горный институт. Ксения — вся в мать! — не больно-то увлекалась балами и приемами и тоже фрейлиной не стала, а поступила в ученицы Школы поощрения искусств, деля общество «бог знает с какими проходимцами». Ксения повзрослела вдруг и была удивительно хороша — высокая, стройная, белокурая, со смуглым лицом и голубыми глазами. К гордости деда, от женихов отбоя не было. И вдруг, как гроза с ясного неба, — частые простуды, недомогание, слабость, боль в груди, а затем и внезапно открывшаяся болезнь легких. Врачи, целый год не покидавшие дом князей Белопольских на Малой Морской, исследовали мокроту, но коховских бацилл, к счастью, не нашли. Однако говорили: малокровие, расстройство нервов, грудь у девочки слабая, сырой климат Петербурга ей противопоказан, надо на юг, на воды, виноград, кумыс — к теплому морю. Вот дед и обрек себя на добровольное изгнание. Это произошло еще в канун войны. С тех пор дед и внучка не возвращались в Петербург, о всех событиях знали по рассказам и из противоречивых газетных сообщений, а «мирное время» и «нарушение порядка» ассоциировались у них лишь с шикарным купе первого класса поезда из Петербурга, — как они по-прежнему называли Петроград, — ходившего нерегулярно.
Небольшая двухэтажная дача в духе русских усадеб начала века стояла не под Смоленском или Вязьмой, где ей более пристало, а над Черным морем. Здесь, западнее Симеиза, горная гряда подступала к берегу, поднимаясь над ним отвесной стеной. Пологий терренкур, обсаженный с двух сторон молодыми кипарисами, и сто три крутые ступеньки, вырубленные в скале, вели к морю, к маленькой песчаной бухточке, затерявшейся среди серо-красноватых каменных глыб — обломков древних горных обвалов и оползней. Округа была малолюдна. Главное севастопольское шоссе лежало севернее, в горах, и выходило к Байдарским воротам. Основная масса состоятельных и знатных людей селилась на побережье значительно восточнее, в Кореизе, Ореанде, Ялте, поближе к царствующим особам. Наиболее удобные под застройку и разбивку парков участки были именно там и уже в начале века стоили баснословно дорого. Впрочем, быстро дорожали все крымские земли. Вадиму Николаевичу просто повезло: немец Штеймер, разорившийся нефтепромышленник, чувствовавший приближение войны, решил быстро ликвидировать свои русские дела и вернуться в Vaterland. Они поладили, и князь Белопольский стал владельцем райского уголка. Доктор Вовси из симеизской частной туберкулезной лечебницы, который был приглашен для постоянного наблюдения за Ксенией, утверждал, что здесь — одно из самых теплых мест, что продолжительность солнечного сияния, количество тепла в году, температура морской воды — все это значительно превосходит другие курортные места Крыма.
Аркадий Львович Вовси, маленький, лысый и щуплый, стерильно чистый и, как казалось Ксении, холодный даже в самый жаркий день, появлялся в их доме еженедельно. Он приезжал в легком шарабане, которым сам управлял, по нижней проселочной дороге и обычно оставался ночевать. Это была особая процедура, целый ритуал, — его придерживались все по молчаливому уговору, возникшему сам по себе неизвестно когда и вносившему какое-то разнообразие в уединенную жизнь Бело- польских. Доктор привозил кипу свежих газет и журналов, сладости, купленные по заказу Ксении у знаменитого симеизского грека-кондитера Маноса, новые ноты, полученные из Ялты. Доктор долго мылся с дороги. Затем готовился к врачебному осмотру, который начинал с подробной беседы об аппетите, самочувствии, сне и сновидениях, прогулках, купании, музыкальных экзерсисах и прочем. Его холодные цепкие пальцы методично выстукивали Ксении грудь и спину. Его белый матово-блестящий череп, от которого отражалось солнце, неизменно настраивал пациентку на веселый лад. Она начинала улыбаться и с трудом сдерживала смех, но доктор Вовси ничуть не обижался и тоже начинал улыбаться, потому как его рекомендации приносили пользу и лечение шло хорошо. Он советовал почаще спать на свежем воздухе и начать наконец лечение виноградом — виноградотерапию, оказывающую на чахлых петербургских девушек чудодейственное влияние.
После осмотра наступало время обильного обеда. Старый генерал был отменный гастроном и хлебосольный хозяин. Он и здесь, вдали от Петербурга, никогда не краснел за свою кухню, любой нежданный визит не мог застать его врасплох: одним из первых его строительных объектов был вместительный ледник и винный погреб.
После обеда мужчины отдыхали, покуривая и лениво беседуя, а Ксения, взяв мольберт, уходила в парк на этюды. Парк был громадный и запущенный. Говорили, Штеймер очень увлекался им, выписал даже садовника из Италии: хотел, чтоб его парк хоть и в миниатюре ничем не уступал Воронцовскому парку в Алупке. Было высажено много субтропических деревьев — агавы, олеандры, пробковые дубы, веерные пальмы. Многие из них погибли. А хвойные деревья прижились. Только не росли. Остались маленькими — меньше человеческого роста, кривыми и резко наклоненными в сторону моря, на юг. Наверное, из-за северного ветра, дующего с гор. Летом в парке было душно. Стойко стоял густой залах разогретой хвои и тамариска. Он заглушал запах цветов. Ксения не могла долго находиться здесь: у нее кружилась голова, рука становилась нетвердой. И каждый раз без сожаления бросала она неоконченную акварель и торопилась на свежий воздух, к любимой своей скале. Отсюда открывался прекрасный вид на море, и уже из-за одного этого стоило жить здесь, в забытой богом и людьми дыре...
