— Это легче, чем фокстрот. Смотрите.
Саяра развела руки в сторону, плечики ее вздрогнули… Абдулле пришлось на каком-то вечере увидеть, как танцевали твист. Тогда ему это не понравилось. Теперь же, наблюдая за движениями Саяры, он понял, что в этом танце нет ничего неприятного — наоборот, интересно и даже… красиво. Невольно стал он хлопать в ладоши в такт музыке.
Потом Саяра завела вальс. Тут уж Абдулла показал, на что он способен. Одно удовольствие было танцевать с Саярой. А после вальса — танго, потом снова вальс, фокстрот…
Когда кончился фокстрот, Саяра вдруг спросила:
— А вы не считаете меня легкомысленной?
— Нет, что вы, — ответил поспешно Абдулла. — Я очень рад знакомству с вами.
— И я тоже. Я люблю танцы. И вообще обожаю музыку. Даже когда что-нибудь делаю, слушаю радио. Скажите, а вам нравится опера?
— Какая опера?
— Вообще оперы. Например, «Аида», «Чио-Чио-Сан»…
— Да, — сказал Абдулла. — Недавно я слушал «Кероглы». Мне очень понравилось.
— Хорошая опера. Но мне больше нравятся итальянские. Хотите услышать арию из «Травиаты»? Поет Тито Гобби.
— Конечно, конечно, — вымолвил Абдулла. Он хотел было спросить, а что в нем такого особенного, в этом Тито Гобби, но не осмелился. Как бы впросак не попасть! Ведь он, признаться, не очень-то разбирается в серьезной музыке. Времени не было да, может быть, и желания…
— Когда-то я собиралась поступать в консерваторию. Потом передумала. — Саяра покачала головой. — Мне вдруг физика понравилась.
— А вы бы могли учиться в консерватории заочно?
— Тсс! — Девушка приложила палец к губам. — Началось.
Тито Гобби пел по-итальянски, и Абдулла, разумеется, ничего не понял, но слушал со вниманием. Саяра сидела с отрешенным видом, и, когда пластинка кончилась, Абдулле захотелось спросить, о чем таком грустном она думает, но Саяра сама обратилась к нему:
— Ну как, хорошо?
— Да. Очень.
— А вам раньше не приходилось слышать?
— Приходилось… слышать, — Абдулла смешался, — но… не эту арию, а… другую.
— Это очень хорошая ария. И к тому же еще никто не спел ее лучше, чем Тито Гобби. Если в «Фаусте» нет равных Шаляпину, то в «Травиате» — Гобби. А у нас нет такого голоса, нет у нас и подобной оперы. — Саяра вздохнула.
— Вы очень расстраиваетесь из-за этого?
— А вы разве нет? Республика у нас богатая, как будто все есть. А вот голосов — нет. Одна Халима-апа. Кого еще назовете?
Никого не мог назвать Абдулла. И не потому, что был согласен с Саярой, а потому, что у него на этот счет попросту не было собственного мнения. Кроме своих уроков и экзаменов, Абдулла мало чем интересовался. До него вдруг дошло, каким неотесанным выглядит он по сравнению с Саярой. «Да, мне далеко до нее, — с обидой подумал он. — Наверно, все дело в том, что она — дочь профессора, а я — сын торгового работника. Но ведь я в этом не виноват». Наконец Абдулла прервал затянувшееся молчание.
— А «Гюльсара»? «Гюльсара»… — неуверенно повторил он. — По-моему, это хорошая опера.
— Вот только она одна…
Абдулла улыбнулся. Слава аллаху, тут он попал в точку. Саяра с ним согласилась.
— Ведь это правда, — продолжала девушка, — после «Гюльсары» у нас ничего стоящего не появилось. Не появилось и новых голосов. Иной раз даже как-то не по себе становится…
Абдулла не отрывал от нее глаз. Наверно, еще трудней ему придется, если она заговорит о литературе. Но ведь этого не избежать…
— Саяра, у вас много книг? — неожиданно спросил он.
— Нет, не очень. А что?
— Можно мне посмотреть?
— Пожалуйста.
Саяра повела его в соседнюю комнату. На всех стенах были книжные стеллажи. Абдулла так и ахнул:
— Большая библиотека…
— Тут большинство книг научные. А вот здесь, в простенке, то, что я люблю.
— Вы все это прочитали?!
— Да. Сейчас перечитываю Хемингуэя. Вы любите его?
— Да как сказать… — Абдулла замялся. — А можно у вас брать некоторые книги?
— Можно. Но…
В это время зазвенел дверной звонок.
— Подождите. Я сейчас… — Саяра выбежала из комнаты.
«Я должен прочитать все эти книги. Почему она могла, а я не могу? — думал Абдулла. — Только где взять время!»
— Папа! — зазвенел голосок Саяры. — Он здесь!
— Кто?
— Абдулла. Он поедет.
— Очень хорошо, — сказал Турсунали-ака.
— Мы тут с ним слушали музыку, танцевали…
— А чай поставила? — послышался женский голос.
«Наверно, это ее мать», — догадался Абдулла.
— Ой! Забыла!
— Тебе бы только танцы. Давай-ка займись чаем!
Абдулла вышел в гостиную.
— Здравствуйте, Абдулладжан. Мадина! — профессор повернулся к жене. — Это сын Гафурджана-ака.
— Как поживаете, молодой человек? — немного растягивая слова, спросила жена профессора. — Так вы определенно решили ехать?
— Да…
— Очень хорошо, если так. Боюсь, эта проказница Саяра, наверно, уморила вас голодом!
— Я сыт, — улыбнулся Абдулла. — Только собрался уходить.
— Ну как же так… — Турсунали-ака покачал головой. — Теперь вы должны посидеть с нами. Или о вас будут беспокоиться?
— Нет, — сказал Абдулла. — Я их предупредил.
— Ну так в чем же дело?..
И Абдулла пробыл в доме профессора до самого позднего вечера. Теперь он уже не так смущался и меньше робел, чем в прошлый раз. В семье профессора царили искренность и радушие. Отец и дочь необидно подтрунивали друг над другом. Под конец Турсунали-ака взял у Абдуллы аттестат и попросил его написать заявление на имя ректора института. Абдулла должен прибыть в Ленинград спустя месяц, двадцать пятого августа, сам же профессор поедет раньше, через три дня ему уже надо быть в институте. С ним вместе поедет и Саяра…
Девушка проводила Абдуллу до ворот.
— Смотрите не передумайте, — лукаво сказала она.
Абдулла рассмеялся:
— Куда я теперь денусь, если даже и передумаю?.. Ведь мой аттестат в руках вашего отца, Саяра.
Девушка протянула ему руку:
— Завтра придете?
— А можно прийти?
— Конечно! Мы сходим в кино. На новый фильм.
— Как называется?
— «Любовный напиток». Играет Джина Лоллобри джида.
— До завтра, Саяра…
— До завтра, Абдулла.
Он шел домой по тихой темной улице и улыбался. Еще месяц — и прощай Ташкент. Внезапно он остановился, поднял голову, нашел в ярком ночном небе свою зеленую звезду и подмигнул ей. «Надеюсь, ты будешь светить мне и в Ленинграде», — подумал он и вдруг вспомнил, что еще не нашел звезду для Гюльчехры. «Надо будет заняться этим как-нибудь на досуге, так сразу не выберешь», — решил Абдулла. И все же настроение у него как-то потускнело, он почувствовал себя немного виноватым. Хотя в чем? Что он такого сделал?
Некоторое время Абдулла стоял у своих ворот, не решаясь войти. До чего их дом старый! До чего невзрачный! Случись, придет к нему Саяра, так он со стыда сгорит! И опять же эти книги. Всего-то их у него штук восемьдесят, все в нише помещаются. Саяра Хемингуэя перечитывает. Перечитывает! А он его и не читал. Все больше по программе, экзамен ведь надо было сдавать, золотая медаль не шутка. Но ничего. Он еще ее догонит. Обязательно догонит. А после окончания института первое, чем надо заняться, — это дом подновить или же купить новый. Одну комнату он отведет под библиотеку, другая, самая большая, будет залом-гостиной, ну и, конечно, отдельную комнату займет столовая… Да, так он и сделает.
Долго не мог заснуть Абдулла. Все в родном доме казалось ему отталкивающим: и старый желтый самовар, стоящий в нише, и потолок из покоробившейся фанеры, и дряхлая балахана, и эта дурацкая люлька — бешик…
На следующий день он пришел к Саяре и застал у нее целую компанию молодежи. Весело было, шумно. Саяра про кино и не вспомнила. Абдулле это не понравилось. Не понравилось ему и то, что она никак не выделяла его среди других парней. И до Абдуллы внезапно со всей очевидностью дошло, что он для Саяры всего лишь один из многих, да, именно так, всего лишь один из многих. Это ощущение не покинуло Абдуллу и на другой день, когда они все-таки пошли вместе в кино…
Перед отъездом профессор пришел попрощаться с Гафурджаном-ака.
— Абдулладжан теперь наш, — пошутил он, поздоровавшись с хозяином.
— Я охотно отдаю его вам, как говорят старики: кости отроков наши, а мясо ваше.
Они рассмеялись.
— Турсунали, спасибо вам, — на глазах Гафурджана-ака вдруг заблестели слезы. — Я вам очень благодарен. Вся надежда у нас на Абдуллу. Когда мы состаримся, он будет светильником в нашем темном доме. И вот мы его отпускаем… Главное, чтобы вы там присмотрели за ним. И этого будет достаточно.
— Что вы, пока он не освоится, пока не разберется, что белое, а что черное, я ему буду помогать. А потом он уже сам будет знать, что делать. Я буду о нем справляться, — сказал Турсунали-ака. — Так что можете быть спокойны.
