— Ты права во всем, кроме одного: убиты люди. Даже если они и вели против нас преступную игру… преступлением справедливость не восстановишь. Сколько еще смертей случится? Утром, проснувшись, первым делом задам себе вопрос: сегодня никого не убили?
Черкасова безразлично пожала плечами и поменяла тему:
— Тебе Корхов тоже сказал, что сюда приезжают работники спецслужб?
— Сказал. И боится, что они вмешаются в его епархию.
— Обязательно вмешаются. Думаю, они уже здесь. Белгород недалеко. Будь готов к возможному разговору.
— Причем тут я?
— Ты занимаешься расследованием убийств. Пусть от газеты, но ведь занимаешься.
«Не было печали!» — подумал Горчаков.
— Договариваемся так: завтра вечером — материал. Все твои предварительные выводы.
— Пока только соображения.
— Читатель ждать не может. Поделишься предположениями.
— Как отреагирует полиция?
— Это только предположения. Будешь не с красавицами гулять, а еще раз пройдешься по своим клиентам.
«А Валентина послезавтра уезжает!»
Черкасова посмотрела так, что Александр поежился. Она читала его мысли, улавливала изменения в настроении.
— Мы возьмем у твоей москвички интервью, — неожиданно заявила Алевтина. — Но не радуйся, не ты с ней будешь беседовать.
— Неужели решила сама?..
— Зачем? Дадим ей кого попроще. Ольгу Филимонову.
— Это слишком уж просто.
— Если она действительно обычная комсомолка, то «неправильный» ответ на каверзный вопрос может стоить ей свободы. У коммунистов — шаг вправо, шаг влево — расстрел.
— Но Ольга?..
— Ольга спросит ее о любимой кошке Любови Орловой или о собаках Ильинского. На другое ее интеллекта не хватит.
— Будь по-твоему.
— Конечно, по-моему, — самодовольно расхохоталась Алевтина, — я и главный редактор и хозяйка газеты. Дождись окончания интервью, проводи ее до гостиницы, и — за дело!
У Горчакова возникла новая идея: он предложит Валентине поучаствовать в его расследовании. В конце концов, как он его ведет — никого не касается. Важен результат.
Когда покинули редакцию, Репринцева с некоторым недоумением произнесла:
— Ужасно глупое интервью.
(«Догадываюсь!»).
— Хочешь, угадаю, о чем она спросила, «Как зовут любимую кошку Орловой?».
— Не совсем, хотя фамилия Орловой звучала, — удивленно ответила Валентина. — Она пыталась выяснить: ребенок у Орловой от Александрова (известный советский режиссер тридцатых годов, муж актрисы. — прим. авт.), или от Жарова? Не представляю, какое отношение к ней имеет Жаров и есть ли у Орловой дети вообще?
Они рассмеялись, затем Горчаков вдруг помрачнел и сказал:
— От меня требуют статью. Завтра к вечеру она должна быть готова. А послезавтра ты уезжаешь.
— Дело — прежде всего. Значит, я свободна?
— Подожди! Я не могу писать статью, пока не будет новых данных. Мое расследование продолжается. Не хочешь… принять участие? Побываешь в неожиданных местах, познакомишься с любопытными личностями.
— Право, не знаю. Я буду мешать.
— Ну что ты! Наоборот, станешь вдохновлять.
— Хорошо, — согласилась Валентина. — Только одна просьба… Зайдем на телеграф, позвоню домой.
Опять те же проклятые гудки.
Прошкин говорил, что в Старом Осколе пятнадцать пионеров, но присутствовало только семь. 10–12-летние мальчики и девочки в обмотанных на шеях, точно удавках, красных галстуках, выпучили глазенки на товарищей из Москвы. Малышей окружало такое же количество взрослых — сурового вида дядей и тетей. Они следили за каждым пионером, предупреждая ненужные вопросы. Прошкин, торжественно откашлявшись, заявил:
— Юные ленинцы! Вам выпала большая честь встретиться с представителями Советского Союза, страны, уничтожившей капитализм и эксплуатацию человека человеком.
По знаку одного из суровых дядей детки громко захлопали. Прошкин продолжил речь, однако первые человеческие нотки вновь уступили место монотонной «констатации фактов».
— Эти славные бойцы с мировой буржуазией расскажут о жизни в СССР. Слушайте внимательно, спрашивайте обо всем, что вас интересует. Потому что именно вам жить в счастливой советской стране. Пожалуйста, — обратился он к Надежде.
— Я, Надежда Погребняк, — волнуясь, начала девушка, — хочу пожелать моим юным друзьям поскорее скинуть оковы рабства. Чтобы вы, никого не боясь, носили этот великий для нас символ — красный галстук!
— Мы не боимся его носить, — робко заметил один из пионеров. — Обидно только, на нас почему-то смотрят как на дураков?
Тут на него цыкнули, и он затих. Надежда продолжила свою пламенную речь:
— Знаете, почему так смотрят? Одни завидуют вашей смелости, другие обмануты враждебной народу властью…
— Проще, доступнее излагайте им, — прошептал ей в ухо Прошкин.
— …Обмануты плохими дядями, которые правят вашей страной, — поправилась комсомолка Погребняк.
— Но скоро им придет конец, и вы заживете свободно и счастливо, как все пионеры нашей страны.
— А им разрешают есть мороженое? — спросила сидевшая за последним столом девочка с кудрявыми волосами.
— Конечно. Сколько угодно!
— Как я завидую. А мне мама запрещает: ангиной можно заболеть.
— Советские дети едят мороженого, сколько захотят, и при этом ангиной не болеют.
— Они никогда не болеют?
— Иногда болеют, — слегка смутилась Надежда. — Но наши доктора — лучшие в мире.
— Как здорово! — вздохнула девочка в кудряшках. — Хочу в СССР!
— Правда, что Ленин у вас лежит в саркофаге? — поинтересовался огненно-рыжий паренек.
— Не в саркофаге, а в мавзолее, — поправил Давид. — Наши люди толпами ходят туда, чтобы поклониться великому гению и его деяниям.
— А сколько стоит билет?
— Нисколько! — фыркнул Давид. — Это святое для народа место. Вон у вас темные, непонимающие люди идут в церковь. Но ведь за вход они не платят… Надеюсь, что скоро все наши вожди будут лежать в таких же мавзолеях. Все старые храмы снесем, вместо них будут новые — мавзолеи. Ходи и смотри на тех, кто создал тебе счастливую жизнь.
— И Сталина положат в мавзолей?
— Обязательно!
— А мне папа говорил, что он бессмертен, — рассуждал неугомонный парнишка.
Давид не на шутку перепугался, ляпнул лишнее. Но тут же нашелся:
— Надеюсь, что когда вождь состарится, ученые придумают эликсир бессмертия. И никуда от нас Сталин не уйдет. И мы его не отпустим.
— А что еще есть в СССР? — послышался тоненький голосок худого мальчика в очках.
— У нас есть джигиты! — воскликнул Рустам. — Вы не слышали о них?.. Ничего, когда Империи не станет, и две части единого государства соединятся под красным стягом, мы с удовольствием придем к вам, на главной площади станцуем лезгинку.
— А вас много?
— Очень много! Больше, чем можешь себе представить.
Вопросы следовали один за другим, от крайне острых: «Есть ли в СССР другие молодежные политические организации?» (У Надежды взметнулись вверх брови: «Зачем возрождать давно отжившее?», и худенький мальчик в очках радостно воскликнул: «Вот хорошо, а то нас мучают и скауты и монархисты»), до бытовых: «Разрешают ли советским пионерам носить короткие штаны?». Затем Рустам станцевал горячую лезгинку, пообещав вскоре сделать ее национальным русским танцем. Под конец все спели: «Взвейтесь кострами синие ночи…» (Знаменитый пионерский шлягер 20-х и 30-х гг. — прим. авт.), и Прошкин объявил об окончании «исторической встречи».
— Как я волновалась, — призналась Надежда. — Будто на самом сложном экзамене. Не так просто нести идеи Маркса и Ленина в массы.
— По-моему все прошло неплохо, — осторожно заметил Давид.
— Какое неплохо! Отлично! — разгорячился Рустам. — После такой встречи неплохо бы перекусить.
Они как раз стояли перед кабачком с заманчивой вывеской: «Вкусно и быстро». Однако Прошкин не согласился:
— Зачем нам буржуазная пища? На соседней улице открыли коммунистическую столовую: «III Интернационал».
Гости согласились, тем паче, она недалеко от их гостиницы.
Находился «III Интернационал» в подвале небольшого дома, спускаться пришлось по крутым ступенькам. Внутри все выглядело неряшливым, несколько столиков со скатертями, которые явно не меняли уже несколько дней. За стойкой стояла толстая дама в буденовке с красной звездой, она тоскливо посмотрела на посетителей и небрежно бросила:
— Чего будем заказывать?
— Шашлычок, — крикнул Рустам.
Дама в буденовке посмотрела на него как на сумасшедшего.
— Этого у нас нет.
— Тогда курочку, да с чесночком, — облизнулся Давид.
