— Что ты собираешься делать?
— Я собираюсь выйти на улицу, — тихо сказал Николай.
— Со второго этажа?
— Да! Вернее, с замечательного респектабельного, высокооконного генерал-губернаторского бельэтажа. Хорошая у меня мастерская, хоть и в боковом крыле, а?
— Высоко ведь!
Самоваров высунулся наружу. Прямо под его окнами располагалась солидная мусорная куча. Всё же не асфальт, не кирпичи! Вполне приемлемая куча: крашеная штукатурка, ссохшиеся тряпки, опилки. Да он и не собирался прыгать. Он прикрыл окно, чтобы не дуло, и сел на диван рядом с Асей.
— Слушай меня, — сказал серьёзно. — Я сейчас выйду на улицу, а ты погаси лампу и сиди здесь тихонечко, пока я не вернусь. А если я не вернусь, сиди тихонечко до утра. Хочешь — вздремни, главное, чтобы тихо было. Ты ведь темноты не боишься, я правильно понял? Ну и не бойся. Всё скоро кончится.
Ася слушала не мигая и вдруг вцепилась в него костлявыми руками:
— Не ходи! Не ходи! Пусть уж они… не ходи, они же тебя убьют!
Самоваров отрывал от пиджака цепкие пальцы, но она снова хватала его с непостижимым проворством обезумевшего животного. Самоваров прекратил сопротивление, дал обвить себя нерасторжимым, как морской узел, объятием и придушенно захрипел;
— Ты что, ополоумела? С чего ты взяла, что я к ним пойду? Разве я кретин? Я вылезу сейчас во двор и сбегаю в милицию. Надо же им дать знать, что золото заменили кирпичами. Пусть-ка их застукают на месте преступления! Чего тут опасного? Дело десяти минут. Пусти!
Ася подержала его немного, посоображала и, наконец, ослабила хватку. Самоваров встал, расправился, сдвинул на место скособочившуюся во время возни с Асей одежду и вытянул придавленную шею.
— Чёрт знает что! Ася, будь умницей, сделай всё как я сказал. Лампу давай прямо сейчас потушим. Вот так. Когда я вылезу, прикрой окно: дует вон как — и пыль несёт. А тут у меня вещи ценные, ковчежец твой стоит. Всё, пока.
Он влез на широкий подоконник, распахнул створки окна, выпрямился во весь свой рост, во всю высоту представительного генерал-губернаторского окна. Глянул вниз. «Ну, давай, супермен!» Сзади со свистом и всхлипами дышала Ася.
Глава 16
СУПЕРМЕН САМОВАРОВ
Самоваров действительно не собирался прыгать с бельэтажа в мусорную кучу. Не с его протезом проделывать такие штучки. К тому же под симпатичной драной плёнкой мог оказаться зубодробительный обрезок водопроводной трубы или какая-нибудь чугунная гадость с ограды. Осторожный Самоваров задумал спуститься по водосточной трубе. Она была новенькая, блестела ещё рыбьим серебром, а крепления её, хоть и довольно ржавые, восходили к генерал-губернаторским временам, стало быть, были глубоко и прочно вогнаны в стену. Старомодное сползание во вкусе покойного Жана Маре показалось Самоварову менее хлопотным и рискованным, чем лихой прыжок из окошка. К тому же прыжок невозможен без пяти — семи репетиций и груды излюбленных каскадёрами пустых картонных ящиков из-под помидоров, которые здорово смягчают падение.
Самоваров ещё раз хорошенько всё взвесил, потянулся влево, прильнул к шершавосыпучей оштукатуренной стене и осторожно поставил живую ногу на неширокий карниз, бог знает зачем присобаченный вдоль бельэтажа неким, как писалось в музейном буклете, «неизвестным архитектором середины XIX в.». Лепной этот карниз здания не красил. Перемудрил с ним неизвестный архитектор — либо дурил со скуки, либо обладал пророческим даром и прозревал сквозь века, что реставратору мебели Николаю Самоварову понадобится зачем-то лезть к водосточной трубе. До трубы было всего полтора шага, и поэтому, когда на карниз ступила самоваровская, как он говаривал, костяная нога, малопослушная и бесчувственная, он сам ухватился уже за крепление водостока. Всего миг парил он без опоры, а потом уже полз, валился стремительно вниз, стараясь крепче прихватывать замёрзшую и оттого липкую трубу, но не задерживаться на ней, чтобы не сокрушить хрупкое, для небесной капели предназначенное сооружение тяжестью неуклюжего тела. В кучу он свергся благополучно и даже присел на неё не потому, что больно упал, а чтобы прийти в себя и оценить свой успех. Кажется, всё было хорошо, он оказался на воле. И Ася окно прикрыла. Самоваров видел теперь на стекле своего окна сероватый мертвенный ночной блик, а сквозь него — смутное пятнышко ангельского лица. В минусах были ободранные ладони и — куда досаднее — затяжка и большая треугольная прореха на пиджаке — хоть и рабочем, но вполне приличном и никак ещё не нуждавшемся в замене. Эта минута, проведённая на мусорной куче, показала ему также очень ясно, что Самоваров зря не прихватил куртку: ноябрьский мороз обгладывал до костей. Дурак, не догадался попросить Асю сбросить вещички, если уж лезть по трубе одетым ему было несподручно.
Самоваров вскочил, поёжился и решил согреться бодрой спортивной ходьбой до штаба ОМОНа. Даже если и не требовать немедленной подмоги для обнаружения в ящике кирпичей и поимки за руку осквернителя ленинского образа, то хоть позвонить оттуда можно? Уличных автоматов поблизости не было.
Итак, Самоваров двинулся по улице, подрагивая стынущими на ветру мышцами и усиленно вращая лопатками. Он дошёл до угла генерал-губернаторского дома, за углом уже показались и ряд чахлых ёлочек, невзрачных, как ёжики, и крыльцо главного входа, и рекламные щиты, продавленные в мае и до сих пор не заменённые. А главное, показался плёвый чугунный заборчик, ростом ниже колена, преодолев который Самоваров хотел вырваться в большой мир и взывать о помощи.
Но судьба желала иного. В эту именно минуту жёлто и нагло вспыхнули окна в полуподвале запасников скульптуры. Там висели лампочки без абажуров, а потолок находился почти на уровне земли, поэтому яркие полосы света вытянулись далеко и придали смутно сереющему хламу во дворе резкие очертания и длинные тени. Самоваров увидел это краем глаза и хотя душой был уже за заборчиком, уже стискивал в руках телефонную трубку и трубил в неё нечеловеческим голосом: «Держите вора!», он не мог не замедлить шага, не глянуть на возмутительные жёлтые пятна и не сообразить наконец, что они обозначают.
«Вот они! Рабов бить пришли!» — догадался Самоваров и не смог идти дальше. Будут бить, будут крошить прямо сейчас, рыться в обломках, и пока он добежит до ОМОНа, не будет уже никаких несчастных рабов, отлитых несчастным Пундыревым. Такой уж гипс материал — неверный и непрочный. Мрамор бедности. Ася предпочитала либо до точки, до беспредметности принципиальный авангард, либо уж забубённый классицизм — она всё искала — «большие стили» и недолюбливала толпу грубых гипсовых монстров с кубическими коленками и треугольными переносицами. Самоваров же, бывая в странном заповеднике сосланных кумиров (а он часто туда спускался и всякий раз удивлялся дикости представшей перед глазами картины), рабами любовался. Казалось, рабы проломили башками пол и вырвались из преисподней, где их рвали крючьями и поджаривали на сковородках. И Ленин им предводительствовал кряжистый, сундукообразный, со свирепым лицом и ладонями большими, как лопаты.
Сейчас их будут бить. Самоварову даже послышался звук удара и тупое тюканье. Конечно, уже начали! Он, спеша и прихрамывая, направился назад через двор к служебному входу, ключ от которою у Баранова отобрали, а у него-то нет! Но у двери остановился. Представился ему дюжий Денис с кобурой на боку и с топором в руках. В конце концов, долбит же он чем-то статуи! Самоваров вернулся к мусорной куче, куда приземлился несколько минут назад, и лихорадочно стал разгребать бездарный хлам — куски кирпичей и штукатурки, мятые банки из-под краски, тряпки. Самоваров искал палку, но нашёл кое-что получше: довольно тяжёлый обломок чугунной генерал-губернаторской ограды. Ограда была классическая, то есть символизировала частокол античных копий. Кусок такого копья с острым, некогда золочёным наконечником выглядел вполне увесисто и прочно. Поигрывая этим гомеровским оружием, Самоваров двинулся к служебному входу. Он боялся одного: чтобы не была изнутри закрыта дверь на какую-нибудь щеколду. Дверь была отперта… Самоваров тихонько, на ощупь, прошёл сени и сунул голову в коридор. Одна только дверь — та самая дверь, скульптурного запасника, — была распахнута настежь, и густая казённая желтизна электричества лилась из неё. Звуки тюканья по гипсу тут уже были слышны явственно.
Самоваров осторожно, по стенке продвинулся к двери, сжал понадёжнее своё копьё (ни дать ни взять Чингачгук или голодранец из свиты Спартака!) и заглянул внутрь. Среди знакомого леса скульптур в углу, где мучились и пытались выпрямить свои спины перекорёженные кубизмом рабы, сидел на корточках Денис Богун и старательно дробил молотком громадную гипсовую голень. Короткий ломик поблёскивал рядом. Голень принадлежала изваянию умирающего раба. Сам бедняга-раб лежал, опрокинутый навзничь, с развороченной утробой. «Умирающий раб! Про которого я вчера Асе говорил! И я бы начал с него — тут побольше подходящих объёмов. Ай, недостаточно глуп наш неандерталец оказался… Всё верно сообразил…»
