На трибуну стали гуськом подниматься многочисленные люди и молча рвать партбилеты. Члены президиума только мигали, сбившись со счета. Когда обрывки последнего партбилета улеглись на пол, Парин завладел микрофоном и произнес в зал:
— Товалиси, выносу на голосование пелеизблание нового пледседателя. Кто за?
Фефелов, когда ему громко повторили на ухо слова Парина, проговорил в микрофон, что предложение переизбрать председательствующего может быть принято только президиумом. Но его уже не слушали. В зале поднялось волнение. Только что вышедшие из Партии перебирались в ряды, где сидели оппозиционеры. Среди них было много немтырей — партийные чиновники, заведовавшие организацией съезда, посчитали, что вреда от них не будет, и пропускали немтырей в массовом порядке. Когда все передвижения закончились, оказалось, что зал поделен поровну между представителями Партии и членами двух оппозиционных партий. И взгляды устремились наверх, к ложам.
Там сидели логопеды. Здесь было все высшее руководство: Ирошников, члены Совета, председатели столичных и областных коллегий, консерваторы и либералы — все в мантиях и высоких шапках, безмолвные, как статуи. Неписаный закон запрещал им вмешиваться в прения и открытые дебаты, но это знали только члены Партии. Поэтому на ложи логопедов смотрели одни несведущие оппозиционеры. Члены Партии не удостаивали ложи ни единым взглядом: для них логопеды были тем, что и всегда, — бесполезными фигурами речи.
Но напрасно было полагать, что логопеды не смотрят в зал и не замечают устремленных на них взглядов. Ни одна деталь не ускользала от них. Когда зал разделился на две враждебных половины, тихий вздох удивления, слышимый только здесь, пронесся по ложам. Логопеды готовились к междоусобной войне, но сейчас там, внизу, ситуация разворачивалась совсем по-другому. Всегда, во все времена они считали Партию опасным союзником, дремлющим врагом, который до срока подчинялся их воле. Но вот враг пробудился и потребовал своего, и они были готовы биться с ним, биться за язык. Именно Партию они в благоприятный момент собирались обвинить в покушении на осквернение языка. Это был бы сильный ход, практически никем не предвиденный: ведь им запрещалось вмешиваться в в ход съездов и прения.
Но чью сторону взять теперь, когда перед ними оказалась не одна Партия, а три, и все в той или иной степени замахивающиеся на языковые нормы? Переизбрать Фефелова было делом нехитрым. Но кто придет ему на смену? Гнусный тарабар, террорист-лингвар, у которого в каком-нибудь закутке припрятан автомат? Какую тогда примут повестку дня? Нет, как это ни противно их убеждениям, поддержать следует Партию. Следует вмешаться в дебаты, нарушить неписаный закон. А уж потом, оставшись лицом к лицу с Партией, продолжить борьбу. И на время забыть междоусобные ссоры. В конце концов, придет время и для них, и на ассамблее клинки скрестятся.
Такие мысли читались в незаметных взглядах и тайных жестах, которыми обменивались логопеды.
Внезапно для тех, кто сидел в зале, неподвижные фигуры в ложах зашевелились. Одна из них встала и величественно сошла к трибуне. Это был Ирошников. Представители Партии изумленно разглядывали его. Они не верили своим глазам: главный логопед самолично нарушил неписаные постановления и решился вмешаться в дебаты.
Речь Ирошникова была краткой. Никогда еще главный логопед не выступал перед таким многочисленным собранием, никогда еще простые люди не слышали живых слов потомка Мезенцева. Ирошников напомнил делегатам съезда об их обязанности блюсти и защищать язык.
— Помните, — раздельно говорил Ирошников, — что сохранение правильной незамутненной речи превыше партий, превыше политической борьбы, превыше споров о демократическом устройстве. Именно ему, языку, мы обязаны существованием в виде сильного государства, и нашими же законами существует он в своей незыблемости. Разомкните этот круг — и наше общество, наше государство перестанут существовать. На протяжении столетий такое государственное устройство поддерживалось Партией и нами, хранителями языка. Не будучи ни в малейшей степени против многопартийности, мы считаем, что на начальных этапах процесса демократизации Партия должна играть роль старшего брата, более опытного, более сведущего, более искушенного в вопросах государственной политики.
Ирошников говорил еще, говорил о том, как важно сохранить преемственность, не начинать реформ с ломки всех старых институтов, а главное, как важно отложить пересмотр основных законов, в том числе языковых, — но с каждым его словом собравшимся становилось все яснее и яснее, что главное сейчас — вовсе не переизбрание председательствующего. Переизбрать Фефелова можно и потом. Все можно отложить — наметившееся противостояние, зажигательные речи, даже приход к власти. Но вот стоит перед ними давний общий их враг, который столько времени мешал их планам. Как будто красуясь, выплыл сейчас этот горделивый человек и принялся произносить те же речи, о чем-то напоминать, грозить законом. Давний ненавистный враг предстал перед сотнями людей, и у каждого из них был на него зуб.
И не успел Ирошников закончить речь и подняться в свою ложу, как на трибуну выскочил все тот же распаренный Парин и, блестя от возбуждения глазами, крикнул:
— Заявляю отвод плезнему пледлозению и выносу на голосование длугое. Кто за плиостановление деятельности логопедических олганов вплоть до завелсения соответствуюсего ласследования?
Неподвижные фигуры в ложах не пошевелились: до них еще не дошло — но тут после небольшой паузы на табло появились ошеломляющие цифры. Съезд большинством голосов высказался за расследование их деятельности и приостановление их работы вплоть до особого распоряжения. Фракции проголосовали единодушно, так, будто были одной партией. Против были поданы всего три голоса, и еще четверо народных представителей воздержались.
И тогда председательствующий своим медленным старческим голосом велел логопедам покинуть зал заседаний, а когда они заявили протест, к ним в ложи поднялись приставы и вывели их из зала насильно.
Они шли по проходу между рядами кресел, фигуры в мантиях и высоких шапках, и не было ничего торжественного в их осанке. И хоть сами они еще не поняли, что это конец, то был конец.
Во все глаза следил Заблукаев за происходящим на родине. Сбывались самые худшие его предсказания, а он не хотел верить своей прозорливости. Ведь изрекал свои пророчества он не затем, чтобы они сбывались, а с тем, чтобы предостеречь людей. Но вот все до единого его предсказания сбылись, а он не ощущал злорадства, не чувствовал себя победителем. Ему бы ощутить хотя бы небольшое удовлетворение, хоть строчкой заявить, что он-то предупреждал, он-то говорил, — но Заблукаев испытывал только усталость и страх. Там, в стране, которую он оставил, на глазах утверждалось враждебное царство. Объявив о роспуске логопедии и ликвидации всех соответствующих служб, всенародный съезд, в котором большинство получили оппозиционные партии, продлил свои полномочия и взял на себя подготовку к парламентским выборам. Первые вооруженные стычки начались почти сразу же: части логопедической милиции не пожелали сложить оружи-я и подчиниться новой власти и вступили в столкновения с лингварскими дружинами, которые взяли на себя функции внутренних войск при новом режиме. Вначале разрозненная, ломилиция быстро сплотилась под руководством не сложившего полномочий обер-комиссара Прозоровского и члена Исправительного комитета Страхова. Последний объявил себя новым чрезвычайным главным логопедом: Ирошников в то время уже сидел под домашним арестом, как и большинство других высших логопедов. Однако, несмотря на численное превосходство, части ломилиции были выдавлены из столицы лингварами, которые дрались свирепо и страшно, — ими руководил вышедший из подполья брат Панцербрехер, безумный человек, просидевший в тайном погребе одиннадцать лет. Ломилиция закрепилась на подходах к столице и принялась готовиться к штурму.
Вот в такой обстановке и прошли эти выборы. Сразу после того, как были объявлены их результаты, в здание Управы вошли победители, оппозиционные партии, и попросили проигравших освободить помещение. Туда же переместился всенародный съезд, ставший парламентом. В этот день здание Тайного департамента было подожжено неизвестными, а ликующие толпы принялись громить логопедические коллегии и крушить священные статуи богини Нормы. Беспорядки были с трудом подавлены.
Старая Партия получила в парламенте три места — это был символический жест победителей. Что касается остальных мест, то оказалось, что они разделены поровну между двумя выигравшими партиями. Партия Языка немедленно потребовала пересчета голосов. «Истинно-Надодное Дело» отказалось. Тогда лингвары объявили чрезвычайное положение. Уже на следующий день столица была под их контролем, и сообщение со страной прервалось.
