В тот же день Гюльчехра решила поехать в строящийся студенческий городок. Девушку тянуло туда, ведь там будет стоять ее здание!
Старик сторож обрадовался Гюльчехре, угостил ее большим ломтем дыни хандалаки. Девушка походила немного по строительной площадке, а потом поднялась на пятый этаж гостиницы.
— Будь осторожна, дочка! — крикнул ей снизу Сулейман-ата. — Далеко ли до греха, здание еще не закончено!
Гюльчехра не послушалась его, вышла на балкон, еще не огражденный перилами, и прислонилась к дверному косяку.
Город был перед нею, рядом с нею.
Сквозь изумрудную листву громадных чинар и тополей просвечивали белые и красные крыши домов. Вдалеке вырисовывались контуры гор. Вершины их отливали серебром на солнце. Легкий ветерок шевелил пряди волос, овевал лицо, шею.
«А что, если крышу кафе превратить в веранду? — вдруг подумала Гюльчехра. — Нет, к сожалению, придется во многом изменить проект… Стоит все-таки попробовать — вчерне». Девушка спустилась вниз.
— Ну как, нравится? — спросил Сулейман-ата.
— Что и говорить… И воздух такой хороший, так легко дышится.
— Э, дочка, здесь будет рай, да и только. Ну да тебе лучше знать, как здесь будет, — сказал старик.
Гюльчехре было пора домой, на Лабзак. Когда она добралась до Хадры, вдруг вспомнила о чешских туфельках в ЦУМе. Трамвай довез ее до театра Навои.
Народу в магазине было много, однако продавщица, увидев Гюльчехру, поманила ее к себе:
— Вот, можете примерить.
Гюльчехра села на стул рядом с прилавком. Туфельки и в самом деле оказались очень красивые: аккуратно скроенные, белые, по началу подъема — тоненькая золотая цепочка, и каблук не слишком высокий, удобный.
Девушка примерила их — подошли на диво!
— Большое вам спасибо, — сказала она продавщице.
Та в один миг вложила туфельки в коробку и выписала чек.
— Поздравляю с удачной покупкой, — произнес кто-то сзади.
Девушка обернулась и увидела Шаходат-холу. И сразу словно туман поплыл перед глазами Гюльчехры.
— А я давно за тобой наблюдаю, думаю: Гюльчехра это или нет? Ну, как поживаешь, как домашние? Все ли в порядке? Когда приехала?
— Я здесь уже четыре дня, — девушка сама не узнала своего голоса. — Меня вызвали в институт.
— Ну разве так можно, милая? Уж сколько прошло времени, а ты даже к нам не заглянула!
— Загляну. Как ваше здоровье? — спросила девушка. А глаза помимо ее воли отметили поразительное сходство в выражении лица Шаходат-холы и Абдуллы. — Как поживает Гафурджан-ака?
— Слава аллаху. Сейчас ему немного лучше. Мы, старики, сейчас живем предстоящей свадьбой…
— Свадьбой?!
— Решили поженить нашего Абдуллу.
Гюльчехра была вынуждена облокотиться о прилавок.
— Он учится вместе с ней, — продолжала Шаходат-хола. — Она славная девушка. Знаешь, кто у нее отец? Академик Курбанов. Ты, наверно, о нем слышала. Так вот. Наверно, в июне и соберемся. Все уже слажено…
— Поздрав… Поздравляю, — у Гюльчехры было впечатление, будто кто-то другой говорит за нее. — Пусть будут счастливы… — Она собрала все свои силы и выпрямилась. — Пусть будут счастливы…
У нее совершенно выпало из памяти, как она простилась с Шаходат-холой, как вышла из магазина, как пришла на Лабзак. Она что-то проговорила Абсутай, которая суетилась во дворе, поднялась в дом, в свою комнату, и легла на кровать.
Через некоторое время бабушка Абсутай заглянула к девушке. Гюльчехра посмотрела на нее ничего не выражающими, безразличными сухими глазами.
— Что случилось, дочь моя?! — спросила старуха.
Гюльчехра не ответила. Так она пролежала до самого вечера. А потом вдруг поднялась с постели, вынула из коробки белые туфельки, надела их и вышла во двор.
— Куда ты в такую пору, доченька? — забеспокоилась бабушка Абсутай.
— Я прогуляюсь немного, у меня голова болит, — сказала Гюльчехра и направилась к воротам.
— Не задерживайся, поздно ведь уже! — крикнула ей вслед Абсутай.
Девушка шла пешком до самой Урды. «Хорошие я купила себе туфли, — подумала она у поворота. — Совсем новые, а не жмут, мягкие, легкие, красивые…»
Подошел трамвай. Двери его открылись, как бы приглашая Гюльчехру войти. Безотчетно взялась она за поручень, поднялась на подножку, вошла в полупустой вагон. Трамвай тронулся, рывками набирая скорость.
Девушка села у окна. Огни рекламы, бесчисленные фонари, подобно ханатласу, переливались, горели на широкой улице.
Гюльчехра долго кружила по городу. Сошли последние пассажиры, она осталась одна… вагон был без кондуктора. Это не испугало девушку, она казалась очень спокойной.
Дзинь-динь!.. Трамвай остановился. Гюльчехра сидела, по-прежнему не отрывая глаз от окна.
— Девушка, вы где выходите?
Гюльчехра подняла голову. Перед ней стоял вагоновожатый.
— А мы куда приехали?
— К студенческому городку.
— Я здесь выйду.
Гюльчехра торопливо поднялась с места.
— Вот диво, — тихо проговорил ей вслед вагоновожатый. — Бывают же странные люди на свете.
Она прямиком направилась к гостинице «Ешлик» и вскоре очутилась на строительной площадке. Как раз в это время сторож Сулейман-ата выглянул из своей будки.
— Кто там? — крикнул старик.
— Это я, Гюльчехра, — ответила девушка.
— Что, дочь моя, не спится? — сразу узнал ее старик.
— Скучно мне стало… Вышла погулять, прошлась немного по улицам. Сулейман-ата, как вы думаете, понравится мое здание людям?
Гюльчехра теперь явно волновалась, нервничала. Голос у нее был такой… Сулейман-ата попробовал ее успокоить:. — Дочь моя, еще как понравится! Гостиница будет самым красивым зданием в городе! О аллах, сделай так, чтобы век твой, доченька, был долгим!
— Спасибо, ата.
— Да, ты уж можешь мне поверить. Сулейман-ата не врет. Люди будут хорошо о тебе думать. Это уж точно. Твое кафе будет местом радости, отрады.
— Да сбудутся ваши слова, ата.
Девушка призадумалась. А Сулейман-ата какими-то новыми глазами посмотрел на здание гостиницы, и показалось ему, что оно похоже на громадную птицу, распростершую широкие крылья. Старик даже удивился вслух:
— Ты погляди только, гостиница-то словно полететь собирается!..
Молодая женщина не ответила. Она постояла еще в раздумье, а потом исчезла в темноте. Сулейман-ата немного подумал, окликнул ее раза два и пошел к себе в будку. Старик снова захотел чаю.
А Гюльчехра, чуть слышно постукивая каблучками по ступенькам, осторожно поднялась на пятый этаж темного здания. Как и утром, вышла она на балкон, еще не огражденный перилами, прислонилась плечом к стене.
Лунный был вечер над Ташкентом, светлый. Легкий, прохладный ветерок поправил прядку волос на виске девушки. В отдалении листья громадных чинар и тополей блестели, словно великое множество серебряных монет.
Вдруг луна поплыла, замелькала в заблудившемся дырявом облаке, подгоняемом ветерком. Гюльчехра пристально смотрела на луну, всем своим существом ощущая ее плавное стремительное движение. Она даже подалась немного вперед, и какое-то мгновение она и луна словно бы плыли вместе. Но тут Гюльчехра вспомнила, что находится на балконе, и резко отпрянула назад. Она отвела назад и обе руки, чтобы опереться о спасительную стену. Но ее не было. Гюльчехра забыла, что она стояла боком к стене!
«Мама!» — хотела крикнуть она, но крик застрял в ее горле. Она уже падала.
* * *
Касымджан и Зубайда вернулись в Ташкент с практики через три дня. Когда бабушка Абсутай поведала им о смерти Гюльчехры, они онемели от ужаса.
— Ее позвала за собой мать, ее мать!.. — причитала старуха. — А во всем виноват этот парень! Этот проклятый Абдулла!
Касымджан сразу же отправился на вокзал. Вечером он уже был в Мингбулаке. У ворот дома Гюльчехры толпился народ, слышался женский плач.
Касымджан подошел к Самаду, еще издали увидевшему его.
— Когда похоронили?
— Вчера, — ответил Самад, не поднимая глаз.
— Как чувствует себя Ганишер-ака?
— Не спрашивай, — прозвучал ответ. — Со вчерашнего дня он ничего не сознает. Мы уложили его в доме Нормата-ака. Врача вызвали.
— Абдулла знает? — спросил Касымджан.
— Да…
— Кто сообщил?
— Нигяра. Она на почте работает.
— Откуда она взяла его адрес?
— Гюльчехра ходила на почту, получала от него письма… Ну-ка давай отойдем в сторонку.
Они перешли через мостик и сели на берегу канала.
— Вот что не пришлось увидеть Гюльчехре, — сказал Самад и протянул товарищу последнюю телеграмму Абдуллы.
— От кого это?
— От кого еще может быть?..
Касымджан прочитал телеграмму. Пальцы его сами собой сжались в кулаки.
— Да его убить мало… Мерзавец! А мы еще ему завидовали… Да… Ученым стать можно, человеком стать нелегко…
