— Какой-нибудь резкости со стороны господина Леглиза.
— Да, Этьену недостает философии. Это баловень, не знавший никогда преград. Но мы всегда будем настороже, чтобы своевременно обуздать его запальчивость. Кроме того, отец ваш одолжил ему очень крупную сумму, а всякий кредитор внушает невольное почтение к себе. Нельзя поступить, как с вором, с человеком, которому вы должны миллионы. Ничего нет внушительнее толстого кармана, не говоря уже о том, что может явиться надобность увеличить свой долг… Тут поневоле сделаешься уступчивым.
— Как все это ужасно! — сказала Роза с неподдельной грустью. — И как фальшивы условия жизни в нашем свете! Бесчестные поступки вменяются в доблесть, компромисс принимает вид долга, самая скверная податливость совести служит доказательством такта и приличия, которым стоит удивляться. Думаете ли вы, что общество, нравственно опустившееся так низко, может долго защищаться против полного распадения? Испорченность царит всюду, она должна роковым образом привести к гнилости и разложению.
— Ба! Философы пугают нас этим уже целые столетия. Неужели вы думаете, что нарисованная вами картина, которая, впрочем, совершенно верна, представляет собою нечто новое? Так было всегда. Все моралисты одинаково бичевали современное им общество, однако оно от этого не умирает. Посмотрите, удалось ли изменить ход человечества самым жестоким переворотам? Не мир надо переделывать, а его обитателей. Пока человек существует с его недостатками и достоинствами, то есть таким, каков он есть, начиная с Адама и Евы, он будет обречен на те же самые порывы, на те же страсти, на те же преступления. И это просто потому, что он человек. Простите, сударыня, я кажусь немного педантом, что совсем мне несвойственно, но мне показалось, что часть ваших обвинений падает на меня: я захотел защищаться. И моя защита других послужила мне самому. Впрочем, будьте уверены, что я разделяю ваше презрение к тому обществу, которое обратило наслаждение жизнью в свой единственный культ, и что, если я не считаю себя в силах очистить его нравственно, то постараюсь как можно меньше пачкаться от соприкосновения с ним.
Роза одобрила его слова наклонением головы. В ту же минуту дверь гостиной отворилась, и Превенкьер появился на пороге с улыбающимся лицом.
— А! Вы беседуете вдвоем, — сказал он, пожимая руку Томье.
— Действительно, мы просидели вместе часа два.
— И пришли к соглашению?
— Да, отец, — просто сказала Роза.
— Ну, вот и прекрасно. Оставайтесь у нас обедать, Томье!
— Премного вам благодарен, но я не предвидел такого любезного приглашения и дал слово в другом месте. Завтра вы не предложите мне безнаказанно остаться у вас.
— Отлично! Значит, завтра мы вас ждем.
Жан приблизился к Розе, любезно поцеловал ей руку и вышел в сопровождении Превенкьера. В сенях банкир спросил:
— Вы объяснились между собой вполне? — Как нельзя более.
— И моя дочь дала вам слово?
— Дала.
— Превосходно! Теперь, милый друг, ликвидируйте леглизовскую историю. Это самое важное. Я знаю Розу. Она мирится с прошедшим и не будет о нем толковать. От вас зависит упрочить будущее, потому что малейшее сомнение в верности взятых вами на себя обязательств, и все пойдет прахом!
— Будьте покойны.
— Я не настолько спокоен, как бы желал.
— Почему?
— Я боюсь какого-нибудь отчаянного поступка со стороны госпожи Леглиз.
— В конце недели она уезжает в Трувиль. Это сильно упростит дело. Расстояние притупляет чувства.
— Одним словом, будьте решительны, осторожны и устройте все.
— Положитесь на меня!
Томье вышел. Он направился пешком к Триумфальной арке. Ему нужно было поразмыслить после такого решительного разговора, Положение выяснилось. Все препятствия со стороны Превенкьера были удалены. Оставалось победить противодействие со стороны госпожи Леглиз. Кроме того, было важно сообщить госпоже де Ретиф, на что она может надеяться и чего должна опасаться. То была единственная услуга, которую Томье мог ей оказать. Но зато он хотел оказать ее вполне.
Было без четверти семь; Жану как раз оставалось настолько времени, чтобы переодеться к обеду у госпожи Леглиз. Там он был уверен встретить Валентину, по крайней мере, вечером. Молодой человек подумал с неожиданным волнением о том, что, вероятно, в последний раз он будет сегодня в доме очаровательной подруги, которую прежде обожал. Она представилась ему стройная, смеющаяся, белокурая, со своими черными глазами, умными и нежными, какою Томье знавал ее в начале их знакомства и безумно полюбил. В чем же она переменилась, если он собирался теперь ее покинуть и какой-нибудь час тому назад дал слово не видеться больше с нею?
Да почти ни в чем! Жаклина, правда, сделалась старше на пять лет. Однако эти пять лет только придали ее красоте, созревшей в атмосфере любви, бархатную мягкость, томность, грацию, которые делали эту женщину еще пленительнее. Было ли тут виновато пресыщение? Не избаловала ли она его чересчур, не слишком ли любила? Нет, Жану совсем не наскучила ее деликатная и предупредительная любовь. Но тогда какой же был у него повод изменить этой верной подруге, которая думала только о том, чтобы ему нравиться, и заботилась единственно о его счастии?
На лбу Томье появилась морщина. Что-то скажут о его поступке? Свет, которым он дорожил до того, что уважал его предрассудки и заблуждения, какую-то оценку этого несправедливого разрыва сделает свет? Он, терпевший связь, одобрит ли разлуку? Взглянут ли на это подобие развода, который должен положить конец неправильным, но всеми признанным отношениям, как на возврат к благоразумию или как на дань трусости? Вменят ли ему в вину фарисейство, руководившее всеми действиями Томье целую жизнь, то, что он покидает любовницу, чтобы взять симпатичную, умную и богатую жену? О, самое главное, богатую! Ироническая улыбка мелькнула по губам Жана. Когда он будет мужем Розы и зятем Превенкьера, имея в своем распоряжении все вывезенные из Африки миллионы, не считая тех, которые будут ежегодно извлекаться из недр земли, кто осмелится осуждать его? Что же касается тех, которые позволили бы себе непочтительные взгляды или улыбки, то он знал, как их образумить. Впрочем, кто станет презирать или избегать его, когда он примется задавать обеды, устраивать охоты и праздники? У кого найдется такая строгая совесть, чтобы сурово осудить любезного хозяина дома, который будет широко пользоваться своим богатством? Разве триумф человека почтенного и богатого не был заранее обеспечен у светских людей?
Томье ускорил шаг и осмотрелся вокруг с самоуверенным видом. Он убедился внутренне, что общее сочувствие будет стоять на страже его частных интересов. И, сильный той опорой, которую он рассчитывал найти у людей, дорожащих корректной выдержкой больше, чем благородством чувств, молодой человек заглушил в себе последние отголоски возмущенной совести. Он зашел на свою квартиру, переоделся и с твердой решимостью исполнить обещание, данное Розе, отправился на обед, который называл уже в душе «обедом разрыва».
Было восемь часов, когда Жан явился в аллею Вилье. Жаклина встретила его тревожной улыбкой. Она думала одну минуту, что он не придет. Томье пожал руку Леглизу, убедился, что госпожа де Ретиф находится тут, и сейчас почувствовал себя в приятном настроении. «Ватага» была в полном сборе, и Буасси с ледяною холодностью принимал комплименты, расточаемые ему Бернштейном и Тузаром по поводу романа, который он печатал в «Revue Blanche». Писатель как будто хотел сказать этим двум светским людям, что они безнадежно неспособны оценить его, а потому он не придает никакого значения их похвалам. Тонелэ рассказывал со множеством подробностей о том, как он снял двадцать клише с нового обозрения театра Скала. Никогда еще не выставлялось напоказ столько хорошеньких и так сильно обнаженных женщин. Эти фотографии, наверно, заставят сбежаться публику к витринам на Итальянском бульваре; это будет реклама и для театра, и для фотографа-любителя.
— Послушайте, старина, — сказал ему Рово, — вы дойдете до того с вашими фотографиями, что вас привлекут к ответу в исправительную полицию за оскорбление общественной благопристойности. Вы не имеете извинения даже в том, что это дает вам средства к жизни, потому что ваши любительские упражнения прямо разоряют вас.
— Кому вы это говорите? — воскликнула госпожа Тонелэ.
Кретьен с Тузаром переглянулись, точно спрашивая, не смеются ли над ними. Потом подрядчик сорвал сердце на Тонелэ, проворчав:
— Рово говорит правду: этот глупец кончит садизмом. Мы увидим, как он станет фабриковать прозрачные карты.
Произошло движение, двери распахнулись, гости прошли в столовую. Обед, по обыкновению, был сервирован роскошно, с обилием цветов и хрусталя. Главные принадлежности столового прибора соединялись вместе гирляндами, которые обвивали также и канделябры. Посредине стола ледяная глыба, окруженная цветами, освещалась в центре электрической лампочкой и отливала радугой, подобно колоссальному бриллианту. Госпожа Леглиз казалась озабоченной и отвечала неопределенными улыбками на неловкие объяснения Лермилье, который пустился толковать о начатом им портрете мадемуазель Превенкьер. Валентина, необыкновенно красивая, сидела с левой руки Этьена и с милым увлечением вторила Буасси и госпоже Варгас, заражавшей веселостью всех окружающих. Немного спустя Буасси заговорил о недавнем приключении красавицы госпожи де Сезарье, которая похитила баритона из театра Буфф и приводила в ужас купальщиков Территэ, выставляя напоказ свою любовь к торжествующему певцу. Госпожа де Рово объявила:
