Когда в окрестностях замка появилась стайка бродячих детей, Герта приняла их настороженно, она выглядела, поистине, ужасающей – желтоглазая, с повисшими на длинных клыках слюнями и вздыбленной на холке шерстью. Но эти дети не боялись собак – они бросили ей здоровый кусок подванивающей колбасы и, смеясь, расположились в ее владениях. Эти дети принесли с собой такой же вонючий, как колбаса, сверток, в котором корчилась и кряхтела красная креветка – детеныш. Они быстро обнаружили ее детей и, посоветовавшись, подложили к ним своего детеныша, вымотав его из грязных тряпок – Герта не протестовала.
К середине лета детеныш-сучка, толстый от собачьего молока, уже вполне прилично ходил на четвереньках, визжал и лаял, старшие дети, которые обосновались в развалинах, смеясь, подкармливали его мясом, вместе с его двумя братьями и сестрой.
Злые ветры дули над страной, несущейся, как льдина, оторванная от берега в черных водах хаоса, но солнце продолжало неумолимо гореть, и трава продолжала прорастать сквозь тела умерших, и давала семя, и снова уходила в землю, и живые хоронили своих мертвецов, и рождали новых, и дети уходили в небо, чтобы не стать взрослыми, и взрослые становились детьми, чтобы не сойти с ума от горя – и так было и будет всегда, и никогда не было иначе, ибо имя человека – тлен и прах, ибо сказано – вечное проклятие, ибо сказано – скрежет зубов, ибо всегда сбывается реченное пророками и тот, кто ликует сегодня – умоется слезами завтра, ибо Гнев Господень уже обрушился на землю, и Проклятие Господне обратило ее в ад.
Одиннадцать раз вырастала трава с тех пор, как человеческий детеныш встал на четвереньки, еще девять раз рождала Герта – теперь она уже была стара для этого, мусорная свалка разрослась до размеров страны, а той ее части, где продолжало жить Племя – выросли деревья, выросли дети – те, которые выжили и вполне удобно устроились, вместе с собаками, в созданной или экологической нише. Они обустроили Замок и построили хижины, они рождали своих детей в 14-15 лет и неплохо зарабатывали, принимая на своей территории машины со всякой дрянью, которую было нельзя или дорого выбросить в другом месте. Эта свалка всегда была полудикой, потом – совсем дикой, а теперь, стараниями ее обитателей, приобрела некие химерические черты дикой цивилизованности. Она находилась на достаточном удалении от города, чтобы туда лень было ездить всяким интересующимся и достаточно близко, чтобы быть удобной для интересующихся предметно – куда сбросить ядовитую гадость. Теперь здесь уже скопилось столько такой гадости, что если власти и помнили об этом месте, то предпочитали не помнить – соваться сюда было физически опасно, а, кроме того, как бы и, не существуя и не мозоля глаза высоким гостям из Европы, свалка решала множество щекотливых экологических проблем, совершенно не решаемых при помощи бюджетных средств, которые можно было спокойно положить в карман.
Свалка и была той точкой на карте, куда ткнул палец девочки, единственным местом на огромном и прекрасном глобусе Земли, которое могло считаться ее родиной, она ехала домой, круг замкнулся, гиблое место поймало их снова, из него нельзя было убежать, его невозможно было сжечь огнем, потому, что оно находилось везде.
Дед признался потом, что ему было 48, но выглядел он на все 70, хотя и был достаточно крепким. У него была обширная, яйцеобразная плешь, обрамленная длинными седыми волосами, завязанными узлом на затылке и белая борода до пояса, он одевался в вязаный жилет, давно приросший к его ребрам, драные штаны хаки и даже зимой ходил в комнатных тапочках – впрочем, настоящая обувь была ему и не нужна, поскольку большую часть времени он проводил в тепле разлагающейся и нарождающейся жизни. Дед был биохимиком когда-то, но теперь дела его грешные были очень далеки от академической деятельности.
Сейчас они находились довольно глубоко под землей, под основанием Замка – там, где творились грешные дела. – Я полагаю, что эти емкости предназначались для сортированного мусора, - объяснял Дед, - Но их начали использовать раньше, чем отстроили эту халабуду, - он ткнул пальцем вверх, - Когда строительство заморозили, их накрыли плитами и засыпали землей – до лучших времен. Лучшие времена так и не наступили, зато в тех туннелях, где были органические остатки, образовался толстенный слой плодороднейшего перегноя и достаточное воздушное пространство между кровлей и почвой. По некоторым причинам, которые еще требуют изучения, этот перегной явился идеальным субстратом для «micos micenos». – Почему гриб – «микенский»? – спросил посвящаемый в таинство. – Потому, что микенская культура – это культура лабиринта, подземного лабиринта, как и наша. – Вы всерьез считаете, что нелегальное выращивание псилоцибиновых грибов – это культура? – Да, я так считаю. – На каком основании? Таких плантаций полно по всему миру, и их владельцы не считают себя культурными героями. – Нет таких плантаций, - Дед триумфально ухмыльнулся, - В этом грибе нет псилоцибина. – А что же в нем есть? – Не знаю. У меня нет оборудования, чтобы исследовать. Но то, что в нем есть, вполне и обоснованно может быть названо фундаментом новой культуры. Или хорошо забытой старой, если хотите. – Вы можете сказать конкретно, в чем проявляется его действие? – А ни в чем конкретно оно не проявляется. Никаких полетов во сне и наяву. Ты просто становишься другим. – Для того чтобы узнать, что ты стал другим, надо знать, каков ты был раньше. – Дед взглянул на него с интересом, - А я не зря привел вас в лабиринт. Вы кажетесь мне многообещающим. – Я ничего не обещал. Это вы обещали – фейерверк. А привели в вонючий и грязный тупик. – Если вы не уперлись лбом в тупик, - Дед повысил голос, - То весь мир перед вами. Можете валить отсюда, никто не держит. – Я не собирался менять один тупик на другой… - он тоже повысил, было, голос, но тут же осекся, он, не без оснований полагал, что ему следует быть доброжелательным, - Ладно, - сказал он примирительно, - Давайте не будем говорить, как пара героев греческой трагедии. Мы – пара совершенно равноценных червей, ползущих в навозе. Давайте ползти дальше. – Дед усмехнулся, - Ну, хорошо, поползли. – Он повернулся и, подсвечивая фонарем, медленно двинулся по узкому подземному коридору, продолжая на ходу свой рассказ, - Это не я открыл гриб. Пацаны, которые заползли сюда первыми, надышались спорами, и в психике некоторых из них произошли неявные, но необратимые изменения. Это не было ни отравлением, ни опьянением, ни помешательством. Они спокойно выбрались отсюда и продолжили заниматься своими делами. Но через некоторое время один из них начал понимать язык животных, причем он полагал, что умел это делать всегда. Этот парень и сейчас живет здесь, вы можете с ним увидеться. Второй, который был пацан, как пацан – вдруг стал совершенно неустрашимым бойцом. Он в короткий срок стал здесь лидером, сейчас он довольно известный бандит в городе. Наведывается иногда. Ему пятнадцать лет, но все думают, что двадцать пять. – Не знаю, как насчет языка животных, но большинство бандитов – из таких пацанов. – Что – да, то – да. Но он еще и неуязвим в придачу. – Как это? Пуля, что ли, не берет? – Может быть, и берет. Но он сам двигается, как пуля. Если он видит ствол, то в него невозможно попасть. – Откуда вы знаете? – Проводил эксперименты, он сам просил. Он говорит, что видит пулю, и я ему верю. Муха может видеть лопасти вращающегося вентилятора. Движение – это иллюзия, основанная на восприятии времени тела. Я думаю, парень умеет замедлять время физических тел, ускоряя время своего собственного. – Ни хрена себе. – У вас есть другое объяснение? – Вот когда я выстрелю ему в лоб, тогда у меня будет объяснение. – Не советую. При всех своих способностях он сохранил прежние качества – злобность и мстительность беспризорника. Убьет, не задумываясь. А вы даже не уловите начало его движения. – Возможно, мне и не придется ничего улавливать. – Что? – Да так, ничего. Продолжайте. – Да мы уже пришли.
Они находились в квадратном и низком туннеле, совершенно черном от покрывавшего его перегноя, с потолка свисали длинные пряди грязи, пол пружинил, было душно и тепло, воняло, как в канализационном отстойнике. – Что-то я не вижу здесь грибов, - сказал он. Дед направил луч фонаря на стену, по которой змеилась сероватая плесень, ухмыльнулся, - Вот это и есть гриб. Он микроскопичен. Грибное тело можно увидеть только в увеличительное стекло. – Сейчас мы вдыхаем споры? – В очень незначительном количестве. Какая-то их часть присутствует в воздухе постоянно, но сейчас не время. Я бываю здесь уже пять лет, раз по пять в неделю и ничего со мной не случилось. – Вы не стали экстрасенсом? – Не стал. Гриб действует избирательно. Из пятерых пацанов, спустившихся сюда первоначально, экстрасенсами стали только двое, еще с двоими ничего не произошло. – А что стало с пятым? – Он спит. – Как спит? Летаргическим сном? – Не совсем. Каждые сутки он просыпается на пару часов. Справляет естественные надобности, есть, что дают, гуляет. И ничего не говорит, только улыбается. Потом снова засыпает. Выглядит здоровым. В таком состоянии он уже восемь лет. – Так какие, черт возьми, основания болтать о новой культуре? И вообще, связывать все это с действием гриба? – Дед изучающее посмотрел ему в лицо, он, казалось, ничуть не удивился и не обиделся на резкость, - Я изложил вам только те факты, в которые вы можете вложить свои персты. Пацаны излазили лабиринт вдоль и поперек, они даже жили здесь, и за одиннадцать лет существования колонии таких преображений было множество, десятки. Они же пытались жрать мицелий и грибное тело – с голодухи, теперь уже не жрут, боятся. Когда я поселился здесь, пять лет назад, большинство из них уже понимало, что это – игра в русскую рулетку и даже спускаться сюда не для всех безопасно. Человек может получить что-то, но никогда не знает – что и как пользоваться полученным, он даже не знает, получил ли, до тех пор, пока оно не начнет проявляться, а в сроках нет никакой закономерности. Здесь были случаи, когда люди исчезали бесследно, просто растворялись в воздухе – через три-четыре месяца после посещения лабиринта. – Это все напоминает племенные легенды. – Знаю. И не стану говорить вам, что видел это своими глазами, потому, что вы все равно не поверите. Но я могу показать вам девушку, которая проходит три километра в любом направлении, например, по свалке и всегда находит деньги, ювелирное изделие или ценную вещь – даже если она под метровым слоем земли. И я могу показать вам несчастного ребенка, у которого заросли глаза. – Как заросли? – Так. Исчезли за одну ночь. Он лег спать однажды, а проснулся без глаз. Там, где положено быть глазным впадинам, у него совершенно гладкое место, заполненное мышечной тканью. – Вы для этого привели меня сюда? Посмотреть, а не зарастут ли у меня глаза? А ведь я, пожалуй, сверну вам сейчас голову. – Не сможете. – Почему это? – Потому, что ваши ноги приросли к полу. – Он посмотрел вниз и увидел, что его ноги пустили корни, или это корни, проросшие из перегноя, спутали его ноги. Он закрыл глаза, чтобы не быть ослепленным вспышкой собственной ярости, потом открыл их, чтобы увидеть мертвое тело Деда у своих ног.
