О, нога! Есть ли на свете средства, чтобы выразить всю прелесть бараньей ноги, поджаренной на вертеле в пламени камина? Где Рембрандт, чтобы запечатлеть эту смуглую округлость? Где Серж Лифарь, где Нежинский, чтобы передать балетное изящество ее пируэта, которым она поворачивается над огнем, роняя в угли янтарный сок с нежнейшей кожи? Какими словами описать этот божественный запах, и хруст, и чавканье, и стоны наслаждения? О, Гоголь и Флобер! О, Гомер и Боккаччо! Нет, не едали вы подлинной бараньей ноги, не нюхали ее и не обсасывали косточку, иначе оставили бы бессмертное описание ее в своих великих произведениях.
Все еще подрагивающими от пережитого блаженства руками он нацедил в бокал несколько капель коньяку, которого не мог позволить себе до еды, чтобы не притупить вкусовые ощущения, круговым движением размазал их по стеклу и вдохнул аромат. Затем наполнил бокал на треть и, грея его в руке, вышел на свежий воздух, чтобы сочетать напиток с запахом леса и видом гор.
Он посмотрел сквозь бокал на заходящее солнце, и бокал наполнился сиянием. Он сделал первый вечерний глоток. Этот день заканчивался лучше многих других.
Он проснулся с мыслями о романе. Собственно, он заснул с ними, а под утро мысли распустились образами сна и плавно перетекли в ткань реальности. Он был полон ими, когда пил утренний кофе, когда бросил первую утреннюю лопату и последнюю - послеполуденную. Он погрузился в своего рода транс, тело работало само собой, и течение времени отмечалось лишь горой мусора, перетекающей из горы в подвале в гору на заднем дворе. Когда он вновь ощутил немного солнца в холодной воде на своей разгоряченной коже, солнце уже катилось к вершинам гор.
Но отливать уже живой, уже кипящий роман в иероглифы текста время еще не пришло, он должен был проступить сквозь ткань реальности, стать с ней единым целым и сделать ее другой. Магия - вот что привлекало его в этом страшном искусстве. Не условная “магия” литературоведов, готовых называть волшебником любую высокооплачиваемую обезьяну, обученную азбуке. Подлинная, ослепительно-черная магия, изменяющая реальность - вот, что привлекало его. Самонаведенный транс, изменяющий субъективное течение времени, был мелочью, незначительным техническим приемом. Андрею очень хорошо было известно, как процесс сотворения текста изменяет психику, судьбу и жизнь. Из каждого сотворенного им романа он выходил другим, и входил в жизнь, уже описанную на страницах текста. Любовь, плюющий огнем автомат, водка, подрагивающая в стакане посреди облепленной кишками комнаты были не мертвой буквой, а живой плотью его биографии, им самим зачатой и записанной задолго до того, как мучительно прозревая следующую страницу, он перелистывал ее, чтобы увидеть знаки, написанные собственной кровью. Разумеется, не все и не всегда совпадало, трагедия оборачивалась фарсом, а кровь - спермой или наоборот. Но уж когда совпадало, то совпадало до холодного пота, до вздыбленных ужасом волос. Постепенно и не сразу, по мере того, как накапливался опыт а вера в детсадовские реальности переставала быть незыблемой и волосы - черными, он начал понимать, что магия - реально. Он начал понимать, что совершенное слово, будучи совершенным образом зафиксировано в звуке или иероглифе, творит совершенный результат. Несовершенное слово дает несовершенный результат. Негодное слово не дает никакого результата. Сила зависит от качества. Чем ближе текст к совершенству, тем большей формообразующей силой он обладает, становясь магическим и образуя с соприкоснувшимся с ним сознанием - агрегат для преображения реальности. Ничего нового в понимании этого не было. Все заклинательное колдовство, со времен неолита и вплоть до сегодняшних, политических и гипнотехнологий основано на этой базе. Уникальным было то, что такое понимание пришло к Андрею через собственный, уникальный опыт, оно было не ворохом информации, почерпнутой из справочников, а прямым знанием, плотью и кровью его жизни. Поэтому он не остановился там, где останавливается писатель, рекламщик или психотерапевт, не мог же он перестать жить, а пошел по жизни в поисках Абсолютного Текста. Именно поэтому он не остановился на станции “Писатель” и, занимаясь писательством всю жизнь, так писателем и не стал, он хотел большего. Он искал Грааль, а не признания публики, в своем бессмысленном и беспощадном стремлении к Совершенству он творил произведение искусства из собственной жизни, идя по ней и подбирая руны магического опыта, падающие в пыль каплями его собственной крови. Задуманный роман был всего лишь еще одной ступенькой на пути к его персональной Голгофе, на которую он себя обрек, чтобы услышать, пусть на кресте, - “Ты достиг!”
Перекусив без сибаритства хлебом и шинкой, он вышел на воздух и, расстелив на бетоне спальный мешок, прилег с чашкой кофе в руке, ловя лицом лучи уходящего солнца.
Роман о Бакуле представлял великолепную возможность безответственно поиграть со средневековой готикой. Но предметность подвала и замка налагала как бы некие обязательства, и он напряженно пытался понять, в чем же эти обязательства заключаются. Однако трудовая усталость дала о себе знать, напряжение прошло, пришла дремота, и в синих тенях подступающего вечера, в золоте заходящего солнца ему привиделся сон.
Он бежал по лесу, не этому, синему лесу, а багряному, желтому и красному. Рядом с ним бежал то ли маленький олень, то ли лань. Внезапно животное превратилось в нагую девушку с роскошными волосами цвета ржавчины, ее волосы взлетали, как дым, при каждом прыжке и вдруг унеслись прочь, обнажив череп. Но девушка ничего не заметила, ее лицо продолжало оставаться безмятежным и красивым. Потом она ускорила свой бег, обогнала его и скрылась в осенних кустах. Перед тем, как она исчезла, он явственно рассмотрел на ее спине красную букву “А” в красном круге.
Проснувшись в сумерках, он вяло подивился тому, что эротический по сути сон не вызвал в нем никаких ощущений, потом скатал свой мешок и, позевывая, отправился спать - по настоящему.
На следующее утро он сразу почувствовал последствия вчерашнего трудового спурта - спина ощутимо побаливала, и после завтрака решил устроить себе выходной, прогулявшись в лес.
Собрав рюкзак с расчетом на основательный турпоход, он поразмыслил и приторочил к нему спальный мешок - хорошо будет полежать в полдень на полянке, но земля была уже холодной и сырой.
Он пересек задний двор и, любопытствуя, подошел вплотную к склону горы, она была не так близко, как казалось, но и не так далеко, как можно было ожидать - в сотне метров от серых булыжников двора. Двигаясь вдоль подножия влево, он вскоре приблизился к тому, что издали выглядело как складка меж двух горных склонов, а вблизи оказалось довольно приличным ущельем, по которому мог бы проехать грузовик. Ущелье плавно поднималось вверх и, не обремененный целью, он пошел вперед, лавируя меж скатившихся вниз камней. Через полчаса неспешного, заполненного синим небом и запахами леса хода, ущелье раздвоилось, и он выбрал левый вариант, как менее крутой. Через некоторое время он с приятным удивлением понял, что идет уже по ровному месту, а еще через сотню шагов глазам его предстало восхитительное зрелище.
Ущелье упиралось в высокую каменную скалу. Примерно из ее середины сочилась вода и множеством прозрачных лент, совершенно бесшумно, стекала вниз. У подножия скалы образовался оазис зелени, здесь были невиданные травы, цветущие, несмотря на позднее время года, белыми и желтыми цветами, а также растение, похожее на тростник, но со стволами толстыми, как бамбук.
Раздвинув зелень, он прошел к скале и здесь обнаружил небольшую каменную чашу, заполненную воздушно-прозрачной водой, вода переливалась через край и уходила под уклон вправо, впитываясь в землю и давая жизнь всему этому великолепию. На дне природного бассейна лежало множество красивых, бело-полосатых и красно-крапчатых камней. Закатав рукав, он сунул руку в воду, чтобы взять их, и здесь его ждали две неожиданности: во-первых, вода оказалась теплой, а во-вторых, он не сумел достать дна - все было обманчиво здесь, и водяная линза оказалась глубже, чем представлялось взгляду. Он снял куртку, а затем и майку, но все равно ему пришлось отворачивать лицо вверх, потому, что вода дошла до самого подбородка, прежде, чем ему удалось ухватить камешек. А будучи вынуты из воды, камешки оказались не такими красивыми, и, высохнув, быстро поблекли, но все же он взял себе несколько штук, на память.
Когда он выходил из миниатюрных джунглей на твердое место, в траве, у его ног, шорхнула змейка. Вначале он не слишком озаботился, что же еще здесь могло быть, кроме ужей? Но присмотревшись, не увидел желтых щечек - гадючкой оказалась змейка.
За приключениями он не заметил, как солнце поднялось уже высоко, но таймер желудка напомнил о себе. Подозрительно оглядев землю, он расстелил свой спальный мешок и извлек припасы для ленча.
