— В общественных местах не курят. — И тут же ехидно добавила: — И потом, я же пишу, что у вас эмфизема легких!
В первый вечер, совсем отчаявшись, положив на колени сероватый конверт из суда, она решила: хватит трястись от страха. Надо обойти всех тех, кто каждый год в начале февраля вывешивает объявления о сдаче квартир. Внутренне похолодела и, опорожнив вторую бутылку, отказалась от этой мысли.
Хотя на следующее утро все-таки пошла в старую часть городка, где почти все пускали жильцов. Побродила взад-вперед по главной улице, пока не заметила, что из окна кто-то впился в нее острым и холодным, как лезвие бритвы, взглядом.
Задыхаясь, вернулась домой. Благие намерения потерпели фиаско. Ни к кому она стучаться не станет. Хватит с нее предстоящих унижений в суде!
Положила кошкам еды, сама не стала ни есть, ни пить и пошла в спальню.
Забылась, словно под наркозом, даже снов не видела. Да и к чему теперь сны, все равно уж пропадать. Будь что будет!
Встала, когда в комнате почти стемнело. Кошки спали, но, едва она зажгла свет, принялись играть с мячиком.
Приготовила им ужин, взяла стакан, бутылку и поставила перед телевизором. Пепельница полна еще со вчерашнего вечера. Вытряхнула окурки и открыла окно проветрить. Холодно, и на море штормит. Скрипучий незатихающий ветер, как всегда, не предвещал ничего хорошего, но стихию не укротишь. Завывание ветра даже успокоило Тоску; она покорно приготовилась коротать время, раз больше ничего не остается.
С последней бутылкой вина исчез и придуманный ею оазис. Хочешь не хочешь, придется выйти из дома. Сделать это раньше для кошек она уже не могла себя заставить и честно созналась: — Я что-то плохо себя чувствую. Вы уже большие, с голоду не умрете, идите-ка сами поищите чего-нибудь.
Отперла дверь и оставила приоткрытой. Троицу долго уговаривать не пришлось. Пусси вернулся было, потерся об ноги. Но поскольку Тоска никак не отреагировала, медленно, как бы с неохотой протиснулся в щель и исчез. Так прошло два дня. Она слонялась по квартире, потягивая из последней бутылки вино, разбавленное водой, — продлевала удовольствие. Жажда мучила, как в самую жару.
В доме больше не убирала и не проветривала, хотя чувствовала, что и от нее исходит неприятный запах, каким пропитались мебель и стены. К горечи во рту за несколько дней успела привыкнуть. Но сейчас ничего не поделаешь, надо идти: ни вина, ни сигарет, да и кошек после поста хочется побаловать чем-нибудь вкусненьким.
В ванной посмотрела на себя и пришла в ужас. Лицо бледное, исхудавшее, давно не мытые волосы превратились в замусоленную редкую паклю. И хотя на улице к ней не особенно приглядываются, но тут непременно заметят, что с ней творится неладное. Боялась, начнут расспрашивать или, чего доброго, отыщется милосердная душа и нагрянет к ней домой, куда, кроме Бруно, никто из местных еще не входил.
Она вздохнула и решилась на неимоверный, по ее мнению, труд. Убедила себя, что это необходимо, чтобы достойно жить, и тут же мысленно добавила: или достойно умереть. Налила ванную, бросила туда остатки соли для ванн, намылила голову. Когда погрузилась в воду, подумала, что отсюда ей уже не выбраться, и сосредоточилась на том, чтобы зря не расходовать силы. Поставив на пол мокрые ноги и накинув купальный халат, поймала себя на том, что благодарит Бога. Чуть не на карачках добралась до кровати. Надо немного передохнуть, иначе не спустится по лестнице. В голове помутилось, она заснула глубоким сном. И немного спустя проснулась отдохнувшая.
Оделась, радуясь, что силы неожиданно вернулись к ней, и захотела послушать музыку. Поставила кассету с первой симфонией Малера — прощальный подарок Тони (запись того квартета, к сожалению, не удалось найти). Тоску подхватила нежная волна звуков, и от жалости к себе навернулись слезы. Какая же это благодать — музыка, как она исцеляет людей от любой скверны, а уж какое счастье слушать ее вместе с любимым — и передать трудно! Она оглядела себя в зеркале и осталась довольна. Под легким гримом синюшный цвет лица почти не заметен. Если, придя домой, не свалюсь, обязательно позвоню в Геную. Тони все лето слушала и принимала ее как близкого человека, хотя сама гораздо образованнее, тоньше, умнее; за это Тоска всегда будет ей признательна. С сожалением выключила магнитофон — пора идти. Зимой магазины закрываются раньше, а когда-то еще она выберется! Вечером снова послушаю, пообещала она себе и вышла, ощущая внутри странную легкость, словно тело уже ничего не весило, а душа унеслась далеко от этого мира вместе с прекрасной музыкой. На Аурелии между пальмами уже зажгли фонари, каждый третий — экономят. Шла медленно и представляла рядом Тони, Джиджи, Маттео, Лавинию — молодые, жизнерадостные создания, с которыми недавно свела ее судьба. Вот они умеют жить свободно, раскованно, не замыкаясь на будничных неурядицах… А ведь музыка любви была написана Малером и для нее. Да, она любила и была любима. Главное — не требовать от жизни слишком много, и все пойдет нормально.
Улыбнулась хозяйке табачной лавки: та совсем утонула во множестве свитеров, не спасавших от холода. Улыбнулась какому-то любезному мужчине из супермаркета за то, что помог донести до подъезда сумку с вином. Улыбнулась мяснику, у которого купила мяса для кошек, а себе — вырезку (неожиданно почувствовала, что от голода едва держится на ногах). Улыбнулась продавщице в магазине, где взяла хлеба, печенья и фруктов.
Подняться по лестнице оказалось делом нелегким: сумка с бутылками была неподъемной, но нельзя, чтобы мужчина это заметил, а то еще вызовется донести до квартиры. На лестничной площадке этажом ниже чуть не поставила сумку, лишь с трудом не поддалась искушению. Еще одно усилие — и она поужинает, выпьет вина, покормит кошек. Смелей, остался всего один пролет!
После такого путешествия Тоска прилегла отдохнуть и опять впала в глубокий непродолжительный сон. Как и в прошлый раз, встала, будто заново на свет родилась. Услышала, что кто-то скребется под дверью. Впустила Фифи и оставила дверь приоткрытой для двоих братьев.
По кухне передвигалась медленно, каждое движение приносило физическую боль. То и дело начинала бить дрожь, правда, быстро проходила, уступая место обильной испарине. Выпила подслащенной воды, снова полегчало. В конце концов ужин все-таки приготовила.
Магнитофон на столе, бифштекс в тарелке, откупоренная бутылка, хрустящий хлеб, сытые коты. Облегченно вздохнула, чуть вскинув голову. Ну что, горда собой? — подумала она без улыбки. Конечно, самое время расслабиться и пошутить, но уж слишком больших мук ей стоила эта «тайная вечеря».
— Чего это вдруг, ведь до Пасхи еще далеко! — вслух удивилась Тоска, пытаясь сдержать смутную тревогу. (Теперь, чтобы не раскиснуть, надо тщательно обдумывать все, что лезет в голову, и не ошибаться в выборе слов.)
Взглянула на кошек, те тоже не сводили с нее глаз. Фифи легко как пушинка вспрыгнула на колени.
— Ты будешь Иоанном, склоняющим голову на грудь Иисуса.
Она упрекнула себя за невольное богохульство. Иоанн, видимо, был женственной натурой, раз так открыто выказывал свою любовь, а Фифи из трех ее апостолов — единственная дама.
Святое имя напомнило о других словах, произнесенных в церкви в тот страшный день. Тогда ей казалось, что она их не слышит, потому что невидящим взглядом смотрела сквозь огоньки свечей на черное пятно, скрывавшее тело Марио. «В храме твоем, Господи, обрету покой». И еще священник назвал его «брат Марио». Как ни странно звучит, но, наверно, это правда: для Марио все были братьями — товарищи, она, заключенные, люди, которых встречал на улицах Милана, в мастерской и здесь, на море, во время отпуска. Брат «по вере, еще не представший перед судом Всевышнего». Может, по жизни, а не по вере, ведь Марио не ходил в церковь и говорил с ней о судьбе, а не о Боге. Впрочем, так ли уж важны слова? Священник не ошибся: Марио всех любил, а значит, все правильно, брат по вере.
А я?.. Я люблю только кошек. Но она и сама знала, что это не так. Даже с самыми ожесточившимися против нее до последнего момента пыталась сдружиться. Теперь уже поздно.
Я так беззащитна и так устала… Интересно, до каких пор может в слабых душах теплиться надежда.
Бутылка была пуста, откупорила еще одну; Малер тоже кончился, и она выключила магнитофон. Посуду помоет потом, успеется. Сейчас у нее одно желание — развалиться в кресле, как каждый вечер уже много лет. Телевизор показывал хорошо, но она никак не могла понять, о чем идет речь. Неважно. Когда ей удалось наконец расслабиться, стоит ли вновь напрягаться из-за пустяков? Даже обрывки тех тревожных мыслей за ужином теперь растворялись в ватной тишине, обступившей ее. Тихонько погладила Фифи, свернувшуюся клубочком на коленях. Рука скользила неторопливо, в ритме медленного тока крови. Но чересчур обидчивая кошка возмутилась такой инертностью и спрыгнула на пол, присоединившись к играм братьев. Те, как всегда, расходились к ночи.
