— Помни о том, что ты пребываешь под моей личной защитой,— сказала Амариллис Лугоцвет и снова взяла Софи за руку.— Что бы ты ни увидела и ни услышала, тебе ничто повредить не может. Так что не бойся.
С этими словами она подвела Софи к воде.
— Держись рядом со мной,— посоветовала она,— я и сама за этим прослежу.
А когда они уже по щиколотку стояли в воде, Амариллис Лугоцвет зачерпнула ее ладонью и окропила Софи голову и тело.
Вода показалась ей. теплой, и Софи возликовала от соприкосновения со стихией, которая была ей мила и без которой она не могла обойтись. Потом они стали шаг за шагом глубже входить в воду, в обществе и в окружении других дам, коих становилось все больше — их белые тела и сами светились, подобно луне. Что касается мужчин, то они успели уже заплыть далеко вперед.
Над поверхностью озера рассыпался негромкий многоголосый смех, на всех напало безудержное озорство: то один окунал другого с годовой, то кто-то обламывал камыш и щекотал им соседа за ухом. Амариллис Лугоцвет казалась такой молодой и веселой, какой Софи ее еще никогда не видела, и она тоже смеялась и шутила вместе со всеми.
Потом озеро, в этом месте сравнительно мелкое даже на порядочном расстоянии от берега, стало сразу таким глубоким, что Софи вдруг перестала чувствовать под ногами дно и пустилась вплавь. Объявшая ее вода была ласковая и теплая, не намного ниже температуры ее тела, и она плыла настолько легко, с таким ощущением счастья, что ей хотелось бы продлить это состояние до бесконечности. Когда она поднимала глаза, то видела, как мигают огни альпинистских хижин на вершинах гор, а на воде серебристо сверкала лунная дорожка. Несмотря на все свое любопытство и ожидание чего-то необычайного, она чувствовала себя покойно и надежно.
Шутки, перелетавшие из конца в конец, от одного к другому, не миновали теперь и Софи, и она показала себя достойной внучкой своей бабки Сидонии, каждый раз бросая в ответ острое словцо, за что нередко бывала вознаграждена дружным смехом окружающих. Софи сама удивлялась живости своего ума, безошибочной меткости своих ответов. А когда под конец ее стали поддразнивать, что она даже голая производит впечатление одетой, поскольку загар отчетливо отметил на ней контуры купальника, она сквиталась с насмешниками, заявив, что, будучи актрисой, не привыкла обходиться без модных аксессуаров.
Плыли они с такой быстротой, что Софи просто не верилось, как могли они за столь короткое время переплыть все озеро. «Надо мне будет завтра попробовать еще раз,— подумала она.— Либо озеро стало меньше, либо я открыла новый способ плаванья».
Они приближались уже к лугу на другом берегу, тамошний ресторанчик был погружен в глубокую тьму. Но плывший впереди фон Вассерталь вдруг поднял руку, призывая всех остановиться.
— Вот самое подходящее место,— сказал он.
Услышав эти слова, Амариллис Лугоцвет схватила Софи за руку, как раз вовремя, чтобы предостеречь ее от большой волны, которая накатила внезапно и, образовав вокруг них замкнутый вал, в таком положении застыла. Внутри вала вода еще колыхалась, но под ней, совсем близко к поверхности, просматривались рифы, покрытые мохнатыми водорослями, колыхавшимися вместе с водой. Это были те самые камни, что, в отличие от выступавших над водой, при устойчивой жаре и постепенном обмелении озёра представляли большую опасность для лодок.
Общество разделилось теперь на группы — каждая устроилась на каком-нибудь из камней, однако эти камни были расположены так близко один от другого, что можно было слышать соседей, не повышая голоса. Софи расслышала, как Альпинокс сказал: «Вода, земля, воздух и огонь»,— и вдруг, откуда ни возьмись, по воде, между камнями, заплавали светильники — маленькие плошки, в которых горели благовонные масла.
Софи опять пребывала в том странном состоянии, какое было ей уже знакомо по прошлый вечерам, однако на этот раз ей казалось, будто она с самого начала понимает все гораздо яснее.
Амариллис Лугоцвет возвысила голос:— Все мы пришли к единому мнению, что пора вам на что-то решиться. Каждый в своем решении свободен, и это его решение должно уважаться всеми. Наш совокупный жизненный опыт подсказывает нам, что необходима серьезная перемена, дабы установить новые взаимоотношения между существами и вещами. Курс развития, который взяли чужане и который они навязали всем существам и вещам, это курс разрушительный. А посему власть не может оставаться всецело в их руках. Она должна быть поделена. Слишком долго наслаждались мы удобствами безвластия,— значит, мы совиновны.
Волна безмолвного одобрения была ей ответом, и на несколько минут присутствующие как будто погрузились в размышления. Потом вдруг раздался нестройный хор голосов, словно все хотели ответить разом. И у Софи опять возникло ощущение, что сквозь ее голову пробегают различные потоки и в их плеске она различает отдельные фразы, не зная, по каким законам и правилам происходит отбор слов, доступных ее разумению.
— Ни одно отличное от них существо не постигло всю ненасытность чужан, пока не пало их жертвой.
— Хитрость они превратили в коварство, огонь превратили в ад. борьбу—в войну.—При слове «война» по воде прошла рябь, словно под налетевшим порывом ветра.
— Ни одно существо не обходилось так жестоко с себе подобными. Ни одно существо с таким пылом не преследовало себе подобных. Ни одно существо так часто не убивало себе подобных. Никого они так не боятся, как самих себя.
Софы охватил страх от всех этих слов, проникавших в ее сознание, но Амариллис Лугоцвет легонько коснулась ее руки.
С той стороны, где сидел Драконит, раздалось какое-то бормотанье, меньше всего похожее на одобрение.
— И мы в этом совиновны? Они постепенно разрушают все, из чего извлекают для себя пользу.
— Они уже не способны сами себе помочь,— сказал Альпинокс. Их машины берут над ними верх. Они слишком далеко зашли на своем пути. Их мудрецы ничему их не научили, мудрость им отказала. Она светит им издали. Учения, им преподанные, оказались чересчур многозначными для того, чтобы найти себе применение, и чересчур однозначными, чтобы воспрепятствовать убийству,
— Их сила в той власти, которую они обрели над миром вещей. Их слабость в том, что им необходима любовь дабы не прийти в отчаяние,— заявил фон Вассерталь.
— О да, любовь им необходима,— подхватила фрейлейн фон Триссельберг,— и они заразили любовью всех нас.
— Мы должны быть им благодарны за всякий основополагающий опыт, который они передают нам,— подала голос персиянка.
— Мы дали им себя соблазнить,— сказала дама из Англии,— они растрогали нас своими рассказами, словно мы существа того же порядка, что и они. А потом они нас изгнали, и мы даже обрадовались, что можем больше не вмешиваться в их дела.
— Мы стали к ним небрежны и, приняв тот образ, которым они нас наделили, замкнулись в своей узколичной сфере,— сказала какая-то дама, очень смахивавшая на француженку.— Мы перестали заниматься их делами и допустили, чтобы их фантазия выродилась в любопытство, чтобы они оказались не в состоянии представить себе, к чему приведут их изобретения, и лишь любопытствовали узнать, как они действуют.
— Они употребляют слова «всегда» и «никогда» и разучились радоваться тому, что для них достижимо,— вступил опять Альпинокс.— Их представления о мире стали сумбурными. Они успокаиваются, только если чем-то владеют. Но больше всего они стремятся владеть друг другом и этот тип владения называют счастьем.
— Пока еще никто из этих существ не наслаждался таким богатством. Да они вообще разучились наслаждаться.
— Тела их стали чувствительными и уязвимыми. Тяжкие недуги, которые они все успешнее подавляют, вылезают опять наружу в виде тысячи мелких недугов, но они пытаются заглушить и эти. Так они оказываются глухи к предостережению и не могут справиться со смертью,— произнесла Амариллис Лугоцвет, и губы ее, пока она говорила, слегка дрожали.
Софи почувствовала, как в ней зашевелился страх, и впервые додумала о бегстве. Но Амариллис Лугоцвет опять легонько коснулась ее руки.
Водяной вал был так высок, что увидеть происходящее внутри можно было бы разве что с горы, но никак не о дороги, огибавшей озеро. Вода была по-прежнему ласковой и приятной, и если Софи чуть-чуть познабливало, то лишь от речей, которые ей приходилось слушать. Она закрыла глаза, и голоса надвинулись на нее,— казалось, будто все говорящие адресуются именно к ней:
— Они способны переносить страдания, только видя страдания других. Страдание они превратили в культ, сулящий им очищение. Им нравится, когда перед ними совершают обряды этого культа.
— Одряхление всех и вся сделало их вялыми.
— Даже если б они захотели, то уже не сумели бы сами себе помочь. Их изобретения обратились против них самих. Время не ждет. Их фантазия истощилась. Гармония, о которой они порой мечтают, стала для них недостижимой. Чем хуже они уживаются друг с другом, тем более строгие требования предъявляют к обществу. Требуют от других того, на что ни один из них не способен. Их властолюбие не знает предела, равно как их зависть и алчность. Все прозрачнее делаются личины, которыми они маскируют свою жажду господства, но они верят в непроницаемость этих личин.
