1
Поезд шел на Гавр. Шаброль решил, что там, в огромном порту, за ним следить будет труднее, а в том, что следить за ним будут, он не сомневался. То, что он не увидел никого из тех, кого можно было принять за преследователей, ни о чем еще не говорило: таких, как он, родное ведомство не выпускает из виду; быть может, даже «Профессор» не знал того, кто наблюдает и за ним, и за подчиненными ему людьми...
Но отступать некуда. Сдаться на милость Деревянко — безумие. И бесполезная, бесправная смерть.
Если он сумеет вырваться из Франции и доберется до какого-нибудь тихого уголка земли, он сумеет передать в Москву свое письмо, рассказать о том, как действуют за кордоном типы, подобные «Профессору», написать правду об отношениях за рубежом к действиям советского правительства (он теперь был уверен, что Деревянко на свой лад переделывает все донесения подчиненных ему разведчиков, докладывает в Москву только то, что должно понравиться начальству)...
«Холодная голова и чистые руки» — знаменитое требование Дзержинского давно забыто. Руки многих разведчиков запятнаны кровью, они втянуты в ту грязную игру, где главные козыри — ложь, похищение, убийство. Он напишет об этом в Москву, он расскажет обо всем, чему был свидетелем и — увы! — не по собственной воле зачастую — участником. Кому адресовать письмо? Сталину? Очередному наркому — они меняются в последнее время часто, один за другим. Он еще подумает об этом, письмо должно быть основано на точных фактах, быть лаконичным и твердым. Страшно думать о том, что случится, если его все-таки выследят и схватят. Вряд ли убьют сразу. Они уже имели такую возможность и не раз. Могут увезти в Москву и посадить в какой-нибудь сфальсифицированный процесс. «Троцкистский центр в ИНО ГПУ», скажем? Это вероятно, если у них в подвалах имеется еще несколько детей «гнезда А рту зова» (неужели он действительно арестован, дал себя арестовать?).
Есть еще вариант: его могут выдать любой разведке мира, как отыгранную карту. Тогда он остаток жизни проведет в тюрьме: пожизненное заключение — обычный приговор шпиону. Да, шпион, как ни объясняй свои действия желанием служить родине, ты все-таки был шпион, лазутчик в чужом стане...
Мерное покачивание вагона усыпляет. Но спать нельзя. Можно подсчитывать удары колес на стыках рельс. Чтобы не спать, он разворачивает газету. В глаза сразу кидаются громадные шапки: «Злодейское похищение генерала Миллера, начальника РОВСа». «Опять русский генерал исчезает днем, в центре Парижа».
Шаброль торопливо пробегает строчки сообщений. Разумеется, сценарий похищения генерала Кутепова.
Вот для чего придерживал Деревянко его и Мрожека, говоря о готовящейся крупной акции. Разумеется, у Шаброля был уже подобный опыт, ему, вероятно, предназначалось участвовать и в этой операции.
Впрочем, на этот раз не все так гладко. Оказывается, генерал Миллер был предусмотрителен: отправляясь на условленную встречу, он оставляет записку в сейфе своего кабинета, а в записке пишет, что встречу организовал генерал Скоблин.
И следом — новое сообщение: генерал Скоблин исчез после того, как пытался уверить руководство РОВСа в своей невиновности.
«Слава богу, — думает Шаброль, — я не участвовал в этом деле. Они пропали оба: и Миллер, и Скоблин. Неважно, что один числится врагом, а другой — сотрудником. После операции, получив все нужные сведения, начальство считает, что отработали свое и похищенные, и похитители. Это шлак, он предназначен на выброс».
Он вышел из игры сам. Теперь только бы добраться до Гавра, а там на пароход — хоть матросом, хоть пассажиром, как прядется.
К счастью, есть запасной документ, он успел вытащить его из тайника, когда забегал домой. Нет теперь никакого Роллана Шаброля, нет «Доктора». Теперь он Антуан Шатенье, который навсегда покидает Францию...
В Гавр поезд пришел под вечер, уже начинало темнеть. Это радовало Шаброля — он хорошо знал город, а помехой темнота окажется лишь для его преследователей. Он решил, что не будет искать пристанища в городе, вспомнил, что как-то довелось ему недельку провести в предместье Гавра — в Сен-Адрэсс, где было прекрасное морское купание и потому, кроме множества дачных вилл, несколько небольших скромных гостиниц. Добраться туда можно было на трамвае — это тоже было удобно.
Сентябрь, как всегда во Франции, был очень теплым, и появление одинокого мужчины в курортном городке было делом обычным. Его скромный багаж — довольно объемистый сак — тоже был обычным для человека, приехавшего на недельку-другую отдохнуть, поплескаться в теплом еще море, завести интрижку с одинокой девушкой, а их было много в курортный сезон на побережье.
Так что Антуан Шатенье не вызвал ни у кого никаких подозрений.
Он переночевал в скромном и тихом номере гостиницы, расположенной так близко к пляжу, что всю ночь слышен был ему мерный плеск волн. Этот звук успокаивал его, но заснуть все равно не удавалось. Во Франции — он повял это твердо — ему никогда не будет покоя, настороженность и ожидание беды будут с ним постоянно. Наутро он отправился в порт. Он нарочно не брился, надел самую затрапезную пару-брюк, какая нашлась в его саке, на нижнюю трикотажную фуфайку не надел пиджака, повязал платком голову и в таком непрезентабельном виде, оставив в гостинице все остальное свое нехитрое имущество, стал бродить по гавани с видом бездельника-фланера. В маленьком кафе, которому был придан вид портового кабачка — вместо стульев стояли маленькие бочонки, большие бочки заменяли столы, стены были увешаны рыбачьими сетями и картинками на морскую тематику, — он просидел полдня, терпеливо пережидая недолгое соседство со случайными посетителями... Он ждал, пока судьба не подбросит ему матроса с какого-нибудь судна, идущего в далекий рейс.
И когда под вечер двое немцев уселись рядом, требуя беспрестанно новых бокалов с пивом, он понял, что именно они ему и нужны.
Ему всегда было легко заводить знакомства, а по-немецки он говорил с таким ярко выраженным баварским акцентом, что любой немец признавал его за своего. Пауль и Генрих — новые его знакомые — так и решили с самого начала и были весьма удивлены, когда узнали, что Антуан — чистокровный француз, что тетка его когда-то была гувернанткой в Баварии в богатом доме, она и обучила племянника немецкому и баварским акцентам.
Этим Антуан еще больше расположил к себе новых знакомых, а новые бокалы с пивом — теперь уже за счет Антуана — скрепили дружбу навсегда.
Антуан признался соседям, что потерял работу — разорился хозяин мастерской, где он служил механиком, — разругался с женой (она лишь недельку терпела его безделье), ушел из дому и теперь готов отправиться куда глаза глядят, хоть к черту на рога, лишь бы не видеть этого постылого Гавра, крикунью жену, а пуще всего проклятущую тещу, которую он терпел года три, а теперь, — конец, терпенье кончилось, пропади они пропадом, чертовы бабы!
И Пауль и Генрих поддержали нового приятеля:
— Да плюнь ты на них, еще пожалеют, что такого парня потеряли. Хочешь, приведем тебя на нашу посудину? В команде всегда кого-нибудь не хватает.
— А куда идете?
— Далеко, в Канаду, через океан.
— Годится! Пожалуй, тут пивом не отделаешься, бутылку бурбона ставлю!
В обнимку вышли они из кафе; поддерживая заметно огрузневших немцев, Антуан, подчиняясь командам, довел приятелей до парохода, стоявшего в самом конце причала, и вместе с ними поднялся на борт. Он оглядел причал — ни одной живой души не было в этой части порта. Все ликовало в нем: кажется, он вырвался, пускай ищут его люди «Профессора» по всем городам Франции.
Великое дело — иметь множество профессий. Механику, разумеется, нашлась работа в машинном отделении. И уходил «Рюген» на следующий день...
Разумеется, Антуан Шатенье не высунул носа с парохода. («Еще одумается моя Коллетт, прибежит в порт искать меня, я давно говорил ей, что хочу поплавать», — так объяснил он Паулю и Генриху свое нежелание опять посидеть в кафе, где они познакомились.)
...И вот, наконец, «Рюген» в открытом море. До Канады много дней плаванья, много вахт придется отстоять Шабролю, так что его забывшие о грязной работе руки станут настоящими руками пролетария — в ссадинах и мозолях, с въевшимся в поры машинным маслом.
Но и это доставляло ему радость. Он старался забыть Шаброля, «Профессора», Венделовского и Мрожека, он заставлял себя не вспоминать ни о ком, ни о чем.
Еще не пришла пора вернуться к этому: впереди новая жизнь — и кем он станет в ней, он и сам не знал толком....
Один из героев этой книги Роллан Шаброль, как и много других реальных лиц, послуживших для него прототипом, позднее получил полупрезрительную кличку «невозвращенца».
Кто были эти люди? Что руководило ими? Имена многих впоследствии были облиты грязью, позорное клеймо «врага народа» долгие годы сопровождало каждое упоминание о них в печати.
