— Вы уж не забудьте, Майк, напомнить мистеру Торрелли, о чем я просил.
Между тем Билл удивленно озирался по сторонам. Надо признать, что и я тоже.
Посреди обширного холла, на потолке которого кружились в хороводе нимфы в цветочных венках и сатиры со сладострастными улыбками (старорежимная роспись), возвышался устрашающих размеров бюст Феликса Дзержинского, выполненный из черного мрамора. На пьедестале с барельефным изображением щита и меча золотыми буквами было начертано:"В этом доме в 1917-1918 годах жил и работал основатель ВЧК, верный соратник В.И.Ленина и И.В.Сталина Феликс Эдмундович Дзержинский" и чуть ниже: "От Ленинградского Управления МГБ, 20 декабря 1948 года".
Слева на стене красовалось огромное панно, изображающее Ленина и Дзержинского, читающих ленту, ползущую с телеграфного аппарата. Справа был изображен Дзержинский, окруженный румяными и счастливо улыбающимися беспризорниками, которым, видимо, только что зачитали приказ, что в виде исключения они не будут расстреляны.
А над головой мраморного основателя тайной полиции, завершая как бы исторический цикл, висел в золоченом окладе образ святого и равноапостольного великого князя Александра Невского, который по совместительству, наверное, считался покровителем тайной полиции. Он висел достаточно высоко, и я не мог убедиться, есть ли на окладе надпись: "От Ленинградского Управления КГБ" с соответствующей датой.
— Вы поняли, — спросил Топчак, провожая нас вверх по мраморной лестнице, уставленной лепными фигурами из римской и греческой мифологии, — что здесь жил сам Дзержинский?
— При его общеизвестном аскетизме. — заметил я, — Это вполне понятно. Иначе бы он занял Зимний дворец.
— О, — продолжал Топчак. — Вы еще не знаете. Дзержинский не просто занял этот особняк. Он получил на него дарственную от великого князя Николая Михайловича накануне его расстрела. И особняк считался собственностью железного Феликса. Только в 1930-м году Сергею Мироновичу Кирову удалось вернуть особняк в государственную собственность и устроить здесь профилакторий для работников обкома...
— А сейчас кому он принадлежит? — поинтересовался я.
— Городу. — быстро ответил мэр. — Это резиденция для почетных гостей.
— Боюсь только, — сказал я, — что мистеру Торрелли здесь не понравится. Я слышал, что он совсем не любит всей этой средневековой пышности особенно в сочетании с монументальными памятниками соцреализма.
— Вы думаете следует убрать Дзержинского? — испугался мэр. — Но это такая экзотика. Мне казалось, что все это должно позабавить господина Торрелли. Кроме того, это так символично. Истуканы ушедшей эпохи на фоне...
— Нет, нет. — успокоил я его. — Я просто высказал свое мнение и не более. Очень может быть, что все будет как раз наоборот. Причуды богатых людей непрогнозируемы, как и пути Господни.
Мы поднялись на второй этаж, где две бронзовые гетеры держали над головами вазы с живыми розами. Огромное золоченое трюмо отражало картину в драгоценном багете, на которой кавалеристы в красных ментиках и киверах, подняв обнаженные сабли, скакали перед особой какого-то монарха, восседавшего на белом коне. Прекрасные, украшенные лепниной и резьбой двери с массивными бронзовыми ручками вели в обе стороны от фойе. Четыре грифона, размахнув крылья, держали в клювах и лапах золоченую цепь, на которой висела массивная люстра примерно на три дюжины лампочек. А в простенке между сказочной дверью и венецианским окном, задрапированным парчевыми шторами, висел портрет Ленина в канцелярской рамке, а ниже его — кусок ватмана, на котором от руки, но с претензией на каллиграфию, было написано: "График дежурств по объекту № К-28".
— Ну, это уж совсем безвкусица, — сказал я Топчаку. — Уберите, пожалуйста.
— Да, да. — спохватился мэр. — Уберем обязательно.
— В этом помещении, — продолжал мэр, великий князь Николай Михайлович накануне своего ареста…
Я начал беспокоиться, не собирается ли Топчак торчать здесь до самого утра. Я надеялся, что беркесовская охрана его сюда вообще не пустит, но, видимо, он был для них свой человек.
— Друг мой, — сказал я мэру. — Все, что вы рассказываете, безумно интересно. Я может быть даже попрошу вас провести меня экскурсией по всем особнякам этого острова. Но мой приятель Билл перелетел через океан, и ему нужно слегка отдохнуть, чтобы акклиматизироваться. Поэтому, к сожалению...
Я не успел окончить свою фразу, которую я хотел построить на японский манер в максимально вежливой форме, как прямо из-под земли вырос уже немолодой мужчина в какой-то странной униформе и сказал, обращаясь к мэру:
— Александр Анатольевич, ваша машина подана к подъезду, как вы приказывали.
И, повернувшись к нам:
— Разрешите, господа, я проведу вас в отведенное для вас помещение.
Мэр, не сказав ни слова, послушно стал спускаться вниз, а мы прошли в левую дверь, продолжая озираться по сторонам.
Мы вошли в уютно обставленную гостиную, где сопровождающий, назвавший нас в фойе "господами", стал называть нас "товарищами".
— Располагайтесь, товарищи. — радушно сказал он. — Все в вашем распоряжении.
Он сделал широкий жест рукой, показывая на застекленные витрины румынских стенок, заполненных, как и везде в подобных местах, незатейливым ассортиментом из американских сигарет и дешевых ликеров. Пояснив, что две смежные комнаты предоставлены нам для отдыха, сопровождающий спросил, чем он может еще быть нам полезен?
Я попросил принести кофе и по большой рюмке хорошего французского коньяка. Далее произошло то, что обычно случается только в сказках Шехерезады. Не успел я закрыть рот, как в комнату вошла хорошенькая девушка в переднике, неся на подносе кофе и коньяк. Поскольку Билл не понимал по-русски, на него это сцена не произвела ни малейшего впечатления. А я не стал ему ничего переводить, как не перевел ни слова из того интересного, что рассказал мне гостеприимный Топчак. Он бы так или иначе мало что понял или не понял бы ничего вообще. В самом деле, почему великий князь Николай Михайлович мог иметь особняк, а Феликс Эдмундович — нет? Я и сам-то не очень понимаю, в чем тут изюминка. И не тот, я не другой денег не зарабатывали, а особняки имели по должности. А почему собственно начальнику службы безопасности огромного государства зазорно иметь собственный особняк?
Долго работать в России очень опасно. Неизбежно свихнешься, живя среди их комплексов неполноценности, взаимного неприятия и совершенно сумасшедших противоречий. Я здесь скоро 15-ть лет и за это время дома был не более 10-ти раз и то набегами. Нет, решено — с меня хватит. От следующего тура я решительно отказываюсь. Отчитаюсь перед Биллом, проконсультирую мистера Торрелли и первым же рейсом улечу в Париж. Да, мне же еще надо встретиться с Койотом. Или пусть он катятся ко всем чертям? Ладно, решу по обстановке.
Блаженные мысли меня охватили от коньяка, который хотя и не был французским, был превосходным. Мы с Биллом молча дымили: он сигарой, а я — сигаретой, попивая кофе и пригубливая коньяк на одной из наиболее секретных явок КГБ в городе. При этом, вопреки всем инструкциям, нисколько не беспокоясь, что нам подсыпят наркотик или устроят еще какую-нибудь гадость, что мы можем бесследно исчезнуть, погибнуть, умереть в Бутырках или в Лефортово, как, скажем, граф Белерен или граф Валленберг. Времена были уже не те...
Трокман погасил сигарету и взглянул на меня.
— Майк, — спросил он, — так что все-таки произошло с последней партией ракет и ядерных боеприпасов, которые они хотели за наличные переправить Саддаму. Я так ничего толком не понял из вашего телефонного сообщения. То ли они ушли в Израиль через Иран, то ли в Иран через Израиль. Что там произошло?
Билл вынул из кармана пиджака небольшой футляр, наподобие тех, где обычно хранят драгоценности, открыл его и посмотрел на прибор, отдаленно напоминающий вольтамперметр.
— Здесь натыкано микрофонов, — проворчал он, — как на инаугурации президента Трумена. Им придется сегодня попотеть.
Он нажал кнопку на панели прибора, последил за ходом каких-то кривых на вспыхнувшем зеленом экранчике и снова обратился ко мне:
— Так я вас слушаю, Майк.
Я уж было собрался ответить, как в гостиную без стука снова вошел человек в странной униформе, которая очень шла к его благородным сединам.
Его глаза стрельнули по комнате от стены до стены. Видимо, он ожидал увидеть здесь радиоглушилку, смонтированную на грузовике.
— Не нужно ли товарищам еще что перекусить? — поинтересовался он.
— Друг мой, — ответил я ему, — вы нас очень обяжете, если в следующий раз зайдете сюда примерно в 8 часов утра.
— Понял, — сказал он и послушно вышел из помещения, плотно прикрыв за собой дверь.
— Она очень больно бьет по ушам, — виновато заметил Билл. — Надо было его предупредить.
— Он, наверное, и сам уже догадался, — предположил я. — Так вы спрашивали о Саддамовских ракетах, Билл? Это очень забавная история, которая превосходно иллюстрирует происходящее в этой стране сегодня. Сейчас в России действует несколько мощных группировок, преследующих разные цели, но объединенных одной задачей — заработать как можно больше долларов. Одна из этих группировок — бывший советский Военно-промышленный комплекс, который ныне буквально бьется за свое выживание, а потому чрезвычайно опасен. С каждым днем он все больше приобретает черты феодально-мафиозного клана, готового на все ради наживы. Конверсия — это пока смешной анекдот и останется им в обозримом будущем. ВПК готов задушить собственную страну, готов уже даже расчленить вслед за СССР и Россию, только бы ему позволили выпускать его смертоносные игрушки в тек количествах, к которым он привык. Правительство, чтобы спастись, разрешило ВПК самостоятельно заключать сделка с кем угодно и на каких угодно условиях и заниматься поставками напрямую, минуя Москву. Вам это все известно. Вам известно также, что мощные реваншистские коммунистические группировки, которые, пусть не до конца, но поняли, что произошло с Советским Союзом, делают все возможное, чтобы реанимировать его труп. Они разожгли нескончаемые войны на окраинах бывшей империи, не давая возможности кавказским и среднеазиатским республикам уйти в сферу влияния других стран, они морят сейчас голодом и холодом Украину, ну и тому подобное, что вам также известно. Во внешнеполитическом аспекте эти люди пытаются где угодно разжечь конфликт, лишь бы в него втянулись мы, завязли в нем, ослабили бы давление на обломки бывшего Союза и дали бы им возможность творить на этих обломках все, что угодно. Другими словами, они хотят, чтобы мы не только не мешали им реставрировать Союз, но вынуждены были даже помогать в этом и, конечно, оплачивать нх усилия.
