— Все, что захочешь… не стесняйся.
Слышу демонстративное покашливание официанта и оглядываю его с таким красноречивым раздражением, что он тут же затыкается и снова замирает. Мальчишка, закусив кончик языка, уже с большим воодушевлением вчитывается в меню и разглядывает аппетитно нарисованные картинки.
— А пирожное можно? — несмело улыбается.
Я лишь киваю в ответ и криво усмехаюсь. Тяжелый выбор падает на плечи парня. Словно Санта Клаус вдруг внепланово и совсем не по сезону дарит ему неслыханный подарок — возможность наесться до отвала. Но я не против побыть в роли Святого Ника и хоть одному ребенку помочь в буквальном смысле, здесь и сейчас. Он старательно делает заказ, и я отпускаю недовольного официанта.
Мальчишка торопливо стягивает с себя куртку, под которой на удивление надет чистый свитер с трогательным пингвином на всю грудь. Это действительно забавно, потому что я обожаю пингвинов, да и вообще люблю животных гораздо больше, чем людей, но вот пингвинов особенно. Вглядываюсь в чумазое лицо напротив и отмечаю его довольно броскую красоту, а если хорошенько отмыть да приодеть поприличнее, не исключаю, что при других обстоятельствах захотел бы познакомиться поближе.
На вид ему лет шестнадцать, хотя с такой внешностью можно запросто ошибиться. Худенькое личико, по-детски вздернутый нос, маленький рот и чистые, как летнее небо глаза, которые с любопытством осматривают все вокруг. Очень девчачьи черты, неудивительно, что я принял его за девчонку. Грязные, непонятного цвета волосы рваными мокрыми прядями липнут к шее и лицу, от чего он ежится и дергает плечами. Его нос с жадностью вдыхает вкусные запахи, тянущиеся с кухни, я вижу, как раздуваются его ноздри в предвкушении горячего сытного обеда, и щеки румянятся от тепла — согрелся.
— Как тебя зовут? — осторожно спрашиваю, но парень все-таки испуганно дергается, пронзая меня из-под челки недружелюбным взглядом.
— Зачем тебе? — огрызается, но тут же спохватывается и, опустив ресницы, неохотно, но уже более вежливо добавляет: — Роджер меня зовут.
— А меня — Брайан.
Он кивает и снова дергает плечами, нетерпеливо ерзает на диванчике, оглядываясь. Спустя несколько минут подходит официант, быстро составляет заказ на стол и тут же исчезает. Я, конечно, могу его понять, пахнет от беспризорника не французскими духами, определенно, но все же, можно было немного вежливости проявить. «Да ладно, — мысленно отмахиваюсь, — зачем портить себе настроение?». Тем более что сам Роджер не обращает на это никакого внимания, а застывает в нерешительности, облизывая губы, и не зная, за какое блюдо схватиться. Он даже жмурится от удовольствия — и это так мило. Мне приходится пододвигать тарелки с едой поближе к нему и чуть ли не заставлять:
— Ешь.
Он недоверчиво щурится, принюхивается, словно собака, и берет вилку. Ест медленно и аккуратно, слегка прикрыв веки, будто наслаждаясь каждым кусочком, приборы держит правильно и ведет себя за столом очень культурно. Такое воспитание на улице не получить, да и семья должна быть приличной, раз у мальчика такие манеры. Я убеждаю себя в том, что он вовсе не бродяжка, строптивый ребенок скорее, сбежавший от строгих родителей и потерявшийся в огромном мегаполисе, где порок и лёгкие заработки обещают на каждом углу.
— Сколько тебе лет, Роджер?
— Восемнадцать, — бурчит, не переставая жевать.
— А из дома почему сбежал? — То, что он сбежал, я теперь абсолютно уверен и даже под сомнение это не ставлю.
— Нет у меня дома, — вскидывается резко и шмыгает носом. — И родителей нет. Ничего у меня нет.
— Как это нет? У всех есть родители…
— Да что ты пристал? Ты думаешь, я за миску картошки и душу тебе выверну наизнанку?
Роджер отодвигает от себя тарелку, вытирает рот тыльной стороной руки. Зрачки его мгновенно расширяются, почти полностью затопляя светлую радужку густой чернотой, в которой таится недобрый огонек. Ощетинивается весь, словно дикий злобный зверек, и собирается уйти, но я приподнимаюсь и ладонью останавливаю его.
— Извини, это, конечно, не мое дело, — примирительно произношу, — доешь, пожалуйста.
Он снова садится, немного успокоенный моими словами, хотя все еще на взводе, и с жадностью принимается за еду. До поезда остается минут сорок, не больше, поэтому я перестаю пытаться разговорить мальчишку, вдруг опять на что-нибудь разозлится и снова попытается сбежать, а ему нужно поесть по-человечески, хотя бы сейчас, пока могу его накормить. И даже представлять не хочу, что будет с ним после, где сегодня будет спать, что завтра будет есть, и проснется ли вообще… Он такой хрупкий, почти воздушный, и только намокшая куртка удерживает его на земле, а так, глядишь, давно бы ветром сдуло. Да и на улице жить опасно, тем более для подростка.
Наконец наедается, слегка откидывается на спинку диванчика и выглядит гораздо лучше, бодрее, что ли. Щеки розовые, глаза осоловело блестят, и даже какое-то подобие улыбки трогает его растрескавшиеся губы. Я подзываю официанта, прошу завернуть все, что он не доел и расплачиваюсь.
— Спасибо… Брайан. Я пойду, наверное.
— Куда ты сейчас? — я и сам не понимаю, зачем спрашиваю об этом.
Ну какая разница, куда пойдет этот беспризорник? Да и ответ настолько очевиден, что я буквально проговариваю его про себя вместе с ним.
— На улицу, куда же еще? — произносит таким тоном, заставляя чувствовать, что я слишком настырно лезу туда, куда лезть вовсе не следует.
Гляжу на него несколько минут, мысли проносятся в голове одна бредовее другой, а потом моя рука тянется во внутренний карман пальто, достает бумажник и протягивает Роджеру пару купюр в пятьдесят фунтов. Я и сам от себя не ожидал такого поступка и, наверное, никогда бы не сделал ничего подобного, обдумай я все хорошенько. Он ошалело смотрит на меня и вжимается в кресло, испуганно мотая головой.
— Зачем это? Я не проститутка, и не пойду с тобой никуда, — бросает дерзко, чуть ли не грубо.
А мне смешно. Мальчишка смазливый и знает это наверняка, и, может, ему не раз делали недвусмысленные предложения, но я точно не из тех, кто позарится на малолетку, к тому же живущую в какой-нибудь подворотне. Я бы не пошел с таким никуда, даже если бы мне заплатили за это. Конечно, бродячая жизнь может многому научить, тем более не верить во внезапную щедрость незнакомцев. И Роджер, естественно не верит, а еще боится, не говоря уже о том, что считает меня чокнутым, вон как пялится с опаской, будто на маньяка-педофила, и каждой клеточкой своего тела источает страх. Но я настойчиво сую ему деньги, не до конца понимая, зачем.
— Я не собираюсь использовать тебя как сексуальную игрушку. Возьми, купишь что-нибудь… еды, например. Только спрячь, чтобы никто не отобрал и не трать на наркотики. Хорошо?
— Я не балуюсь этим дерьмом, не дурак! — огрызается Роджер.
Неуверенно протягивает руку, цепкими грязными пальцами хватает деньги и тут же убирает в карман джинсов. Еще раз с сожалением оглядывает все вокруг, надевает мокрую куртку, от чего даже я рефлекторно ёжусь, а уж ему-то и совсем, наверное, худо, сгребает пакет с едой и, не прощаясь, выскальзывает наружу. Сумрак, холод и дождь тут же поглощают его сгорбленную фигурку.
***
Поезд, как обычно, приходит с опозданием, что неудивительно — хорошо хоть не отменяют, и слава Богу. Я предпочитаю путешествовать по земле не потому, что боюсь попасть в авиакатастрофу, просто колорит сельской местности привлекает меня больше, чем однообразные облака, за которыми звезд все равно не видно. Сев в поезд, я моментально переключаюсь на работу, уже в который раз читая свой доклад и внося мелкие правки. Вагон первого класса почти пустой и рядом со мной за всю дорогу так никто и не появился, только стюард незримой тенью проскользнул мимо, оставив на столике чай и бисквиты.
За час успеваю пересмотреть почти весь материал и в общих чертах темы конференции. Остаток пути бездумно любуюсь на засыпающую природу за окном, на хмурые, низко пролетающие облака, на аккуратные фермы и коттеджи в окружении бескрайних порыжевших полей, и почти подъезжая к вокзалу Оксфорд вспоминаю вдруг, что кровать я так и не заправил, да и вообще оставил небольшой беспорядок в квартире. Надеюсь, домработница не станет ворчать. Строгая она у меня.
