Я совершенно уверена, что в жизни каждого человека наступает момент, когда ему хочется кого-нибудь убить. У слабых желание не превращается в действие, и они, поскрипывая зубами, желают зла своему врагу. Сильные пускают кровь. К моим двадцати пяти годам за моей спиной три убийства. Ни за одну из этих жертв меня не призвали к ответу, хотя тоненький, но внятный голос напоминает мне о них по ночам, расцвечивая их лица теми красками, которых у них никогда не было и придавая им мнимые достоинства.
После смерти все становятся хорошими. Меня это радует. Когда-нибудь и обо мне скажут, что Ворона была не виновата. Уж так сложились обстоятельства.
Начну по порядку. Уже несколько лет я считаю себя писательницей, хотя мои вымышленные истории не захотело печатать ни одно издательство. Ну и ладно, с этим я смирилась. Но в этот раз я пишу чистую правду и сама предпочитаю оставаться в тени. Данную исповедь, естественно, под птичьим псевдонимом, я выложу в интернете. Интересно, уважают ли у нас по настоящему реальные истории, и сколько я получу комментариев.
Случается, что убийца пишет книгу, чтобы оправдаться. Я не ищу оправдания. Мне всего лишь нужно рассказать важному для меня человеку, какая я есть на самом деле. Мне никогда не отыскать тех слов, если он будет сидеть напротив и смотреть мне в глаза. Возникнет искушение осветлить мои вороньи перышки и если не скрыть, то хотя бы прикрыть правду. Разоблачения я не боюсь: те, кто могут меня сдать, не ходят на сайты непризнанных авторов и никогда прочтут мою рукопись. У них есть дела поважнее. Так что Ворона в полной безопасности.
Вороной меня стали называть в первом классе. До семи лет мой мир состоял из сказок, вкусных обедов с бабушкиными пирожками, поглощая которые я читала книги о попадающих в историю принцессах и спасающих их принцах. Первых принцев я обнаружила, когда пошла в школу. Они каркали мне вслед и втыкали в мои косы воронья перья, которые по прихоти судьбы оказались точно того же цвета, как и мои волосы. Уже в первом классе мне довелось стать изгоем. У меня не было подруг: девчонки боялись, что мое зло, заключающееся в черных волосах и фамилии Воронцова, перейдет на них. Иногда я думаю, как сложилась бы моя жизнь, если бы судьба выбрала мне другую фамилию. Лебедева или Соколова. Но все сложилось, как сложилось, и однажды я решила не противиться создавшемуся образу и явилась в школу с пером в косе и зажатым в кулачке перочинном ножичком, которым я со страшным криком «кар» полоснула по щеке первого, обозвавшего меня в тот день Вороной, прыщавого пацана.
Меня удивительно быстро оставили в покое. А потом моя жизнь сделала крутой вираж, и руководящий нашими судьбами, которого впредь я буду именовать кукольником, снова наблюдал за мной сверху, и хитро улыбаясь, и спрашивал: «Ну и как тебе это? Справишься?»
В тот день в школу я опоздала. Отец, который обычно будил нас, уехал в командировку, и мы с мамой проспали до десяти часов. Быстро собравшись, выскочили из подъезда и разбежались в разные стороны. Точнее побежала я, а мама засеменила в элегантных сапожках на высоких каблучках. Проходя между двумя пятиэтажками, я почувствовала, что мир изменился, и пространство вокруг наполнено страхом. Впрочем, это было неудивительно.
Слухи ползли уже давно. Но мне было не до раздумий.
Я спешила на контрольную по алгебре. От вымытых полов в раздевалке тянуло сыростью. Откуда-то с верхних этажей доносились крики. Стрелки настенных часов приближались к одиннадцати, а это означало, что до начала третьего урока осталось пять минут. Я вздохнула с облегчением. Успела. Пристроила куртку на вешалку, пригладила растрепавшиеся волосы.
Поднявшись на второй этаж по лестнице, уже совершенно явно услышала крики, смех и улюлюканье. Раздался дробный стук каблучков. Галина Ивановна, наша географичка, соседка по дому и мамина подруга чуть не сбила меня с ног. Ее перекошенное от страха лицо испугало бы кого угодно. Она потащила меня за собой вниз по лестнице, выплевывая слова, смысл которых доходил до меня с трудом. Я пыталась что-то сказать и вырваться, но Галина Ивановна лишь сильнее стиснула мою руку. В коридоре, напротив вешалок, заметила надпись: «Русские учителя, идите в уборщицы!»
— Быстро одевайся, — скомандовала Галина Ивановна.
Звонок противно задребезжал, когда мы уже были на школьном дворе. Моя спутница оглянулась, подпрыгнула и ускорила шаг.
— Мать на работе? — спросила она, глядя перед собой.
— Да. Но что случилось?
— Потом, — буркнула она, тяжело дыша.
Липкий страх проникал сквозь кожу. Вопросы застряли в горле. Мы неслись знакомой дорогой в библиотеку, где работала мама. На стене возле входа в здание еще одна надпись: «Русские — свиньи!» Наши шаги гулко отдавались на каменных плитах фойе. На стенах мирно светились голографические пейзажи, нахохлившейся птицей выглядел бронзовый бюстик Гоголя. Как часто после школы я приходила сюда делать уроки в пустом читальном зале. Здесь, среди моих потрепанных и пожелтевших друзей, мне было уютно и спокойно.
Мама перебирала книги на полках. Она обернулась, и удивление на ее красивом лице от нашего неожиданного появления стерлось тревогой. С книгой в руках она бросилась к нам. Галина Ивановна, которую вне школы мне было разрешено называть тетей Галей, с горечью выговаривала слова, от которых становилось жутко.
— Пришла на урок, а они разорвали все карты, доску порезали. Я им: «Вы что, ребята?» А они плюют в меня. Кидаются учебниками. Орут, чтобы я убиралась из их города к себе. А ведь это был мой класс, я с ними в походы ходила, они секреты мне свои рассказывали. Да когда же это они успели в зверей превратиться? Мы же далеки от этой политики чертовой. Мы же учителя. Я Кристину привела. Бежать надо отсюда.
Тетя Галя всхлипнула и неловко потерла глаза, оставив на щеке черную полосу от туши. Мама обняла меня за плечи. Некоторое время они спорили, что делать. Тетя Галя настаивала, что надо собрать вещи, снять деньги со сберкнижек и лететь в Москву. Мама хотела дождаться отца. Тетя Галя завизжала про заполонившие город танки, назвала мою мать дурой и выбежала из библиотеки.
Стало очень тихо и страшно. Я быстро пробежала взглядом портреты писателей: Пушкин, Лермонтов, Толстой, Достоевский. В голове мелькнула мысль, что когда вырасту, стану писательницей. Мама застыла, прижав к груди томик стихов Блока. Мне нравились потрепанные книги, мне казалось, что через страницы я чувствую эмоции прочитавших ее людей. Мне нравится думать над подчеркнутыми предложениями и мысленно спорить с предыдущим читателем.
Воронье карканье и звук расколотого стекла, прервали мои мысли. Мы обе взглянули на упавший возле нас камень и, схватившись за руки, выбежали из библиотеки. Возле входа трое здоровенных парней с перекошенными от ненависти лицами. Один из них, огромный с крючковатым носом, преградил нам путь.
— Ты, библиотекарша, катись отсюда вместе со своими книжками. — слово «библиотекарша» он произнес по слогам.
Парни заржали.
Мамин голос казался до удивления спокойным, даже равнодушным, когда она попросила, чтобы нам дали пройти. Ее напряжение чувствовалось в руке. Второй раз за день я чувствовала, как впиваются в мою ладонь ногти напуганного взрослого человека. Парень посторонился, и мы проскользнули мимо. По пути мама вспомнила, что дома нет хлеба. Зашли в булочную рядом с домом. Знакомая продавщица только ухмыльнулась.
— С голоду подыхайте, русские свиньи.
Кажется, еще пару недель назад она любезно помогала выбрать нам торт.
В сберкассе отказались выдать деньги со сберкнижки. Создалось впечатление, что все вокруг выучили только одну фразу или неожиданно за одну ночь наши носы превратились в пятаки. К тому времени, как мы попали домой, стало понятно, что тетя Галя была права. Надо бежать!
Мама написала отцу записку, взяла документы, оставшиеся дома деньги. Перед дорогой решили пообедать. От волнения и страха еда с трудом проходила через горло а, попадая в желудок, вызывала чувство тошноты и почему-то нового, еще более сильного голода. Я не чувствовала вкуса колбасы. С улицы донесся страшный вопль, сопровождаемый странным шумом. Мы выглянули в окно. Из пятиэтажки напротив из окон выбрасывали вещи. Мама охнула и тут же, зажав себе рот рукой, приказала мне собираться.
Я поплелась к себе в комнату и замерла, прощально обводя взглядом родные стены. Над полированным — профессорским, как называл его отец — столом новый календарь. Белая лошадь с развевающейся по ветру гривой. Мне нравились лошади. Может быть, когда-нибудь я научусь на них ездить. Мне кажется, у меня получится. О чем я думаю? Надо собираться. Открыв шкаф с большим зеркалом, заглядываю в свои испуганные глаза и тут же отворачиваюсь. Сложив вещи в сумку, быстро кидаю туда любимого ежика, которого папа привез их Москвы.
