Юлия Лианова - Любовная мелодия для одинокой скрипки

Лето накрыло Москву теплой шапкой дневной жары, смога и духоты. Солнце, еще недавно, весной, радовавшее всех, раздражало, пешеходы укрывались от него в тени домов и поредевших в центре города деревьев. По вечерам где-то в стороне громыхали громы и мелькали зарницы. Но гроза, настоящая московская гроза, в несколько минут затопляющая улицы бурным потоком воды, смывающая все – и грязь, и пыль, и усталость с лиц людей, еще ни разу не ворвалась в город. А редкие поливальные машины только вызывали ностальгию по далекому детскому прошлому, когда можно было искупаться под щедрой струей и бежать за ней, и пританцовывать, и что-то невразумительно кричать...

Ресторан «У Ариши» прятался в паутине переулков, сбегающих к прославленным Патриаршим прудам в их старомосковской тишине и неторопливости, и не верилось, что в каком-нибудь полукилометре отсюда бурлит вечно перегруженное Садовое кольцо, суетятся люди, устремляясь в подземные переходы и метро, а торговцы нахально навязывают прохожим ненужные им вещи.

Ресторан был известен лишь постоянным клиентам. Шесть столиков на четыре, как принято говорить, посадочных места и шесть столиков на двоих давали за вечер небольшой, но устойчивый доход его владелице Арине, что позволяло ей время от времени летать в Европу за ресторанными новостями. Правда, главной фишкой ресторана была не кухня, хотя и отличная, а живая музыка: пять раз в неделю здесь играла, а точнее было бы сказать, импровизировала на скрипке по заказам посетителей Каролина Сенчковская, для близких Лина. В ней удивительно сочеталась тихая мечтательная прелесть в грустных глазах и вспышки яркого темперамента, а то и откровенной взбалмошности. Тогда она совершала необдуманные, порой нелепые поступки, ставя в тупик друзей, а подчас и себя. Если прибавить к этому любовь к стихам, которые Каролина вдруг, ни к селу ни к городу, начинала декламировать, а также привычку мысленно иронизировать и комментировать события, что иногда прорывалось в язвительных репликах, то можно понять – такой характер не всякому был по душе. Но ближайшая подруга Сенчковской, Ариша любила ее, а не просто терпела, как говорили злые языки, поскольку была Каролина редкостной ресторанной музыкантшей. В наше время уже стали забывать, что это такое. Искусство кабацкой музыки, игры между столиками, за которыми едят и пьют случайные люди, пришло к нам с цыганами и стало уходить вместе с ними, когда таборы начали потихоньку, незаметно распадаться на ансамбли, а затем на трио и дуэты. Каролина была, что называется, слухачка от Бога, запоминала с лету огромные куски мелодий и обладала великолепным звуком. Но Московскую консерваторию не закончила, ибо ей приспичило рожать на втором курсе, а потом и на четвертом. Она так и осталась лауреатом какого-то студенческого конкурса в одной из европейских стран, без диплома об образовании и без перспектив. Характер у нее, при всем при том, был мягкий, хотя и взрывной. Так получилось, что ее мужчины, отцы ее детей, быстро догадывались, что могут переложить на нее заботу о своих отпрысках, и один за другим истаивали в загадочной дали, а если выражаться современным языком, попросту сваливали... Каролина безропотно тащила на себе груз содержания семьи из троих детей. Да, уже троих, потому что как только она собралась сдавать экстерном за полный курс, преодолев невероятные препоны, у нее опять случился роман и опять беременность. Словом, трое детей: Мишка, Дина и Андрей, если по ранжиру, все от разных мужчин – назовем их, из уважения к Лине, мужьями, – сидели на ее шее. Отцы помогали по возможности, от случая к случаю, так сказать, спорадически, ибо эту помощь иначе как пародией назвать было трудно. Много лет назад, когда Каролина залетела в третий раз, Арина спросила, почему бы ей не сделать аборт. Та возмутилась, ответила, что с ее точки зрения аборты противны человеческой природе, Богу и безнравственны и что она любит детей...

Сегодня, перед работой, она зашла в ОВИР получить заграничный паспорт. Отдел располагался недалеко от ресторана, но она уже два месяца никак не могла набраться мужества туда зайти: знающие люди говорили ей, что там очереди, а она их не любила, больше того, даже боялась, так как в очередях терялась и от закомплексованности хамила, начинала бороться за справедливость. Солидную толику в нерешительность добавляло еще и то, что у нее была постоянная виза в Италию, чудом полученная во время белой Олимпиады благодаря Арине и Союзу рестораторов. Тогда, по рекомендации подруги, итальянцы пригласили ее на неделю, она понравилась, и приглашение продлили, потом сделали визу аж на целых два года. Почему два? А кто их знает, спасибо и за это. И вот теперь она жутко боялась, что при смене паспорта что-то там не так переклеят или переложат и драгоценная виза не сохранится. Каролина никогда не могла понять всех овировских тонкостей, но визой дорожила: она собиралась еще не раз побывать в Италии. Помимо того, что это помогало в финансовом отношении, итальянцы ей нравились, хотя некоторые скептики и говорили, что туринцы и вообще пьемонтцы замкнуты, высокомерны, не впускают в свой мир. Чушь! Очень обаятельные и доброжелательные, говорила она всюду. Каролина даже начала учить язык, что было легко, ибо, как она сообщила подруге, половина итальянского языка состоит из музыкальных терминов. А остальное можно спеть и показать на пальцах. И потом она, хотя и ездила в Италию уже два раза, нигде, кроме Турина, еще не побывала, а так хотелось! Ей все говорили, что Турин совсем не типичный итальянский город и что обязательно нужно поехать в Тоскану, во Флоренцию – Фиренце, как произносили здесь название всемирно известного города. И еще оставалась вечной мечтой Венеция. Боже, как ей хотелось побывать там, вдохнуть воздух лагуны, чуть гнилостный, сырой, пронизанный запахом водорослей...

Почему вспомнился Осип Мандельштам, когда, на ее взгляд, о Венеции лучше написал другой Иосиф, Бродский?

В ОВИРе очередей не было, Каролина управилась за полчаса, страшно удивилась и обнаружила, что у нее масса свободного времени. До начала работы в ресторане оставалось еще несколько часов. Ехать на это время домой не имело смысла, тащиться на пруды, кормить лебедей, что она часто делала в перерыв, не хотелось. Она вздохнула и побрела в ресторан – так старая лошадь привычно сворачивает к конюшне, вместо того чтобы побегать по травке. Скрипка в твердом футляре удобно висела на плече, похлопывая ее по аппетитным ягодицам, обтянутым выцветшими джинсами. Туфли на высоких каблуках цокали – ничто не могло заставить ее отказаться от шпилек, хотя, казалось бы, при ее вполне приличном росте пять лишних сантиметров не столь уж и важны. Но, как она искренне считала, слишком длинных ног не бывает. От ног – она ими гордилась – мысли привычно перешли к безнадежности ее положения. Сорок лет, куча детей, нет определенной работы, хотя по нынешним временам, когда стало вовсе не столь уж необходимо иметь диплом, ее взяли бы в оркестр, но... Она не могла себе позволить сидеть в оркестре, ездить на гастроли и получать пристойную, но все же скудную, ограниченную контрактом зарплату. На такие шиши содержать троих детей невозможно. Вот и приходилось суетиться, играть в ресторане и, смирив гордость, брать щедрые чаевые – футляр от скрипки, приглашающе распахнутый, всегда лежал рядом с ней на пандусе, – а затем мчаться с цыганами куда-то за город, на всю ночь, к очередному олигарху, возжаждавшему тоски и песен... К счастью, цыгане ее не забывали, приглашали часто. Она гордилась тем, что именно ее эти гениальные природные музыканты, рождающиеся со скрипкой или гитарой в руках, выделяли и признавали за свою, равную им в искусстве импровизации. И потом у цыган все было честно: если твоя доля составляла сто долларов, то ты получала именно сто, а не так, как нередко бывало, когда работаешь с каким-нибудь российским жуликоватым продюсером, приехавшим завоевывать столицу из Козлодранска – даже все оговорив, при расчете такой деятель норовил урвать еще десяточку...