Если бы не ты
Алиса Гордеева
1. Одна
Вокруг шум и суета. Все куда-то спешат, бегут, боятся опоздать. Тяжелые сумки, объемные чемоданы. По громкой связи объявляют о начале регистрации на рейс. А совсем недавно сообщили о посадке еще одного самолета. Рядом слышится радостный смех, теплые объятия долгожданной встречи.
Я одна. Стою и не могу освоиться. Самолет приземлился с час назад. На автомате прошла таможенный контроль и вот сейчас стою у выхода.
Время замерло. Внутри пустота. Меня некому встречать. В этом городе меня никто не ждет. В этой холодной и серой стране у меня не осталось ни одного близкого человека. В этом мире я давно уже совсем одна.
Мысли непрошено возвращаются назад, в прошлое. Мне было 14. Стоя на этом же месте, меня обнимала мама. Я уже не плакала, слушала и хотела верить. Она обещала, что я скоро вернусь к ней, к своей обычной жизни, что надо потерпеть совсем чуть-чуть. Да и что расстраиваться, не каждому удается получить место в лучшей школе Лондона, а у меня теперь столько возможностей...
Тогда я надеялась, что это именно так, что мама с отчимом хотят дать мне все самое лучшее и потому отпускают так далеко. Тогда я верила, что мама будет скучать, что ей было так же больно и страшно, как и мне. Тогда , это было тогда.
Сейчас мне 18 и меня никто здесь не ждет.
Такси подъезжает к серой панельной пятиэтажке. У подъезда полуразвалившаяся лавочка и огромный цветущий куст сирени за ней. Невольно залюбовавшись сиреневым облаком, не сразу понимаю, что пора выходить. Таксист, вежливый дядечка лет пятидесяти, помогает достать чемодан и даже донести до дверей. Дальше сама. Пятый этаж. Лифта нет. Дверь , обитая коричневым дермантином, заставляет воспоминаниям наваливаться с новой силой.
В этой квартире прошло все мое детство. Счастливое и солнечное. С ароматом бабушкиных оладушек. Веселыми классиками с девчонками во дворе. Мне было лет 7, когда мама увезла меня в новый дом, к своему новому мужу и его семье. Бабуля осталась здесь одна. Максим Петрович, мой отчим, не любил ее, не разрешал часто к ней приезжать. Помню , как сбегала из школы, чтобы только навестить бабушку. Как рассказывала ей все на свете, просилась остаться с ней, у нее. Так и сейчас , сбежав ото всех , я очень бы хотела ее обнять, за чашечкой чая с малиновым вареньем поговорить... Вот только уже год, как ее не стало. А мне даже не дали с ней попрощаться. Бабуля была единственной с кем я общалась все это время. Мы созванивались примерно раз в неделю. А в тот раз вместо нее к телефону подошел мужчина и сказал, что Марии Федоровны больше нет. Тогда впервые я позвонила ему, в слезах просила разрешить мне вернуться, пусть не на совсем, но он отказал.
" Ты никуда не поедешь. Помочь Марии Федоровне ты уже не сможешь. Мы без тебя тут разберемся, "- это все, что он сказал, а я ревела белугой и ничего не могла изменить. Отношения с отчимом никогда не были душевными, для него я была всегда не больше, чем предметом интерьера. Другое дело мама. Ее он боготворил, сдувал пылинки и делал все, о чем она не попросит. А просила мама много и часто. Мне казалось, что она так была увлечена новыми возможностями, что забывала обо мне, о бабуле. Она сильно изменилась рядом с ним. До него домашняя, добрая, чуткая, с ним стала расчетливой и сухой. Хотя и безумно красивой. С каждым годом она расцветала все больше и больше и все дальше становилась от меня. Наверно, поэтому, когда Максим Петрович сказал, что в его доме мне больше не рады, мама без излишних сожалений отправила меня подальше.
В квартире почти ничего не изменилось, все так как было до моего отъезда. Конечно, если не считать слоя пыли, скопившейся за это время.
Оставив чемодан в коридоре, я сразу прошла в гостиную. Светлая, простая комната с небольшим диванчиком, журнальным столиком и любимым плетеным креслом. Как же мне не хватало казалось бы простых вещей.
В Лондоне у меня тоже была своя комната, как и у любого другого учащегося Современной Закрытой Школы. Все было просто: самый необходимый минимум мебели, немного книг, в шкафу исключительно школьная форма и пара пижам. Большего нам не полагалось. Как и покидать территорию школы. В последний учебный год было небольшое послабление, я проходила практику в музее, а потому обзавелась некоторой обычной одеждой, а также могла понемногу гулять по городу. В школе нам выдавали стипендию, небольшую, но на карманные расходы хватало. Девчонки обычно покупали что-то из косметики или всякие вкусности и глупости. Я же старалась откладывать все, что можно. Понимала, что только так у меня есть шанс вернуться. Мало кто мог понять меня. Еще бы, в крутой школе учились исключительно отпрыскы обеспеченных и важных. Недостатка в финансах не было ни у одного из учеников. Кроме меня. Нет, конечно, мое обучение полностью оплачивал отчим. Но на этом его участие в моей жизни заканчивалось. Ни звонков, ни каникул в родном доме, ничего. Меня просто вычеркнули из семьи Соболевых без права на возвращение.
А я всегда хотела домой. Нет, не в особняк, где теперь жила мама, а в эту уютную двушку на пятом этаже. Семью Соболевых я давно вычеркнула из сердца. Тяжело, болезненно, до срывов , когда хотелось орать в голос, выть и бить стены головой. Меня ломало от непонимания мамы, ее поступков, ее равнодушия. Объясни она мне, поговори, может я бы и смогла ее простить, попыталась бы ее понять, найти хотя бы одно оправдание ее отказа от меня. Но кроме молчания не было ничего....
И вот я здесь. Сижу в любимом бабушкином кресле, укутавшись в ее плед. Вдыхаю отголоски ее запаха, а из глаз одна за другой стекают слезы. А ведь давала зарок больше никогда не плакать.
Сколько я так просидела, не знаю. Но тишину прервал звонок. Затаив дыхание, немного напряглась. Звонили в дверь. О моем возвращении никто не знал. Сейчас в школе подготовка к экзаменам, а через месяц выпускные тесты. Отчим мог спохватиться не раньше, чем по окончанию учебы, но не сейчас. О том, что все тесты я сдала заранее, он не знал. И узнать бы мог только , позвонив в школу. Но за четыре года он ни разу этого не сделал. Тогда кто?
Осторожно , почти не дыша, подхожу к входной двери, чтобы заглянуть в глазок. Но вдруг ощущаю резкую боль в ноге. Чемодан, чтоб его. Я совсем про него забыла и сейчас в темноте он сбил все планы на конспирацию.
- Кто?- охрипшим от слез голосом спрашиваю.- Кто там?
- Алевтина Егоровна это. Из 37 квартиры. Катька, шельма, ты что ль у матери то?- раздается встревоженный голос. Катька, это , видимо, моя мама. Правда, так ее не называли последние лет десять точно. Сейчас только Екатерина Михайловна, не иначе.
Решив, что разговаривать через дверь нелепо, открыла и впустила женщину к себе. Ее взгляд был выразительней любых слов. Сначала возмущенный, потом любопытный и озадаченный, а как пришло узнавание - удивленный , немного печальный, но добрый.
- Ксюша, ты что ли? Бог с тобой! Откуда ты? Выросла то как! Не помнишь меня , наверно, да? Мы с Машенькой, бабушкой твоей, вместе работали, да жили по соседству. Ты еще ко мне с Барсиком прибегала играть. А Машенька то как тебя ждала...
Алевтину Егоровну я узнала сразу, за четыре года она мало изменилась.
-Здравствуйте, Алевтина Егоровна!- даже не думала, что так радостно будет ее встретить - Как вы? Как здоровье?
- Ксюшенька, девочка! Как же хорошо, что ты вернулась! Как Машеньку похоронили, так я и сама сдала, сердце. Ну да не бери в голову. Пошли ко мне, обо всем расскажешь, да покормлю тебя, вон худая какая стала. И что тебя там в Англии твоей совсем не кормили?
- Не моя она, уже не моя, - почему -то других слов не нашлось.
Спустя полчаса мы сидели на кухне этажом ниже , пили чай и Алевтина Егоровна мне все рассказала. Как бабуля без меня тут жила, про сердечный приступ ее, про больницу, про то, что мама даже на похороны не приехала. Сидела , слушала ее и слезы с новой силой покатились из глаз.
