Спой для меня
Пролог
Я мечтала стать певицей, даже училась в академии искусств. Работала, чтобы оплатить обучение, ночами не спала, терпела пьющего отца. Мои мучения закончились, когда Амурский Герман выиграл меня в карты.
Или только начались?
Теперь я в его полном подчинении, а он то возносит меня до небес, то разбивает об землю. Кто же он? Монстр во плоти или мой любимый мужчина?
Пролог
С трудом передвигая ноги, я вышла на сцену. Черные шторы, свет сафитов, выключенный во всем зале свет. Музыка заиграла неожиданно, и я вздрогнула, глотая слезы. Передо мной микрофон, в который сейчас слышится только мое напряженное дыхание и истеричные всхлипы, а дальше бездонная темнота. Я знаю, где-то в этой темноте притаился мой хозяин. Он ждет, когда я спою для него красивую песню на французском языке, предвкушая сладкий чарующий голос, в который он отчаянно влюблен.
Трясясь от предстоящей порции унижения и порока, я пропускаю вступление и слышу раздраженный кашель, который разносится по пустому залу эхом. Музыка начинается сначала, и я сжимаю в руке микрофон, но никак не могу собраться. Ноги подкашиваются, я балансирую на грани потери сознания и слабого вменяемого состояния.
Чуть слышно беру первые ноты, фальшивлю, голос безбожно дрожит. Нет, я не могу петь, пока мое сердце в клетке, пока я полностью и безоговорочно во власти чудовища, жестокого и холодного.
Музыка гаснет, но я упорно стараюсь не фальшивить и продолжать песню.
В зале включается свет, и я закрываю глаза от яркой вспышки.
— Подойди ко мне, Вика. Ты сегодня ужасно, просто тошнотворно поешь, — слышу его голос, и тело сковывает озноб. Не могу заставить сделать себя даже шаг, но чувствую властный ледяной взгляд на своем теле физически. Он лапает, раздевает, убивает нервную систему.
— Подойди! — Рык зверя заставляет оставить микрофон на подставке и сделать первый шаг к чудовищу, к беспощадному монстру. Раз — и от сердца отрывается еще один кусок.
Два — я тону в пороке и стыде, ступая на ступеньки, спускаюсь в зал.
Три — душу вырывают из ее внешней оболочки и опускают в грязь.
— Моя сладкая девочка, — раскинув передо мной объятия, мужчина смотрит уничтожающим циничным взглядом. Сейчас он снова сделает это со мной, снова заставит стонать от удовольствия и раскрываться перед ним, как роза. А потом опустит в помои, сравняет с землей, уничтожит. И я снова и снова готова это принять.
1.1
Добро пожаловать в ад
Закрываю недочитанный роман о любви и поднимаюсь с красивого бархатного кресла цвета крови. Старые кроссовки на мраморном полу выглядят настолько убого, что мне постоянно приходится оглядываться по сторонам. Хоть бы на меня никто не смотрел, никто не видел старых потертых джинсов и заношенной толстовки. Книжка быстро летит в рюкзак, купленный мной еще лет шесть назад, и я направляюсь к большому красивому залу.
Внутри все сжимается от роскоши и восторга. Картины на стенах, выполненные лучшими выпускниками художественного факультета этой академии, притягивают взгляд. Я медлю, рассматривая смелые полотна с необычайными замыслами. Настоящие гении их рисовали, по-другому и не скажешь. Архитектура нашей академии тоже стоит внимания, и каждый раз заставляет мое сердце биться чаще. Просторная, выделанная узорами под потолком, с красивыми завораживающими люстрами, хрустальными столиками и бархатной мебелью, резными колонами в залах и фонтаном в холле — я попадала сюда из своей квартиры, как в другой мир, полный богатства.
Я не мечтала о таком большом и светлом доме, нет. Мне вполне было бы достаточно однокомнатной квартиры с красивым дизайном, большой кровати в спальне и маленькой уютной кухни, где я бы пекла блинчики с корицей и пила свежий сваренный кофе.
— Виктория, зайдите в кабинет директора. Сегодня занятие у нас с вами не состоится, — ледяной голос преподавательницы по вокалу, Анфисы Викторовны, обрушивается на меня, как гром, заставляя вынырнуть из мечтаний, утянувших так глубоко.
— Как не состоится, Анфиса Викторовна? У меня же скоро прослушивание в мюзикл на главную роль, нужно заниматься и заниматься! Анфиса Ви-и-кторовна! — Я бегу за женщиной по длинному коридору. Из закрытых дверей разносятся голоса, и мужские и женские, ангельские, звуки живой музыки, скрипки и фортепиано.
— Вика, у тебя не оплачен семестр, Ефим Харитонович хочет с тобой поговорить. Мне жаль, но… скорее всего… — голос моей преподавательницы становится мягче, а в глазах блестят теплота и сожаление.
— Я найду деньги, найду! — Хватаю Анфису Викторовну за руку и прижимаюсь к ней.
— Слишком поздно, Вика. Документы на отчисление готовы. На тебя написали жалобы родители Виолетты и Людмилы, не хотят, чтоб их дочери учились с… оборванкой с улицы, — Анфиса Викторовна гладит меня по голове, а я замираю от напряжения.
Я не сдамся так просто. Я оплатила три семестра, а на четвертом цены подняли, и теперь моей работы официантки в «Гвозде» недостаточно. Но я что-нибудь придумаю. А эти выскочки, Виолетта и Людмила, пусть к черту идут вместе со своими родителями. Я не позволю двум избалованным девицам, привыкшим брать от жизни все и ни за что не платить, встать на моем пути. Испугались, что я пою лучше, даже не смотря на отсутствие начального музыкального образования, и побежали жаловаться отцам. Тупые овцы.
— Нам придется попрощаться, но мне будет не хватать такой талантливой ученицы, — Анфиса Викторовна освобождает меня из своих объятий, запах ее дорогих духов впитывается в мою толстовку и волосы, на глазах женщины блестит скупая слеза, которая так и не прольется — высохнет, не успеет.
— Я что-нибудь придумаю, Анфиса Викторовна, я не сдамся на полпути, — не унимаюсь я, несмотря на отчаяние женщины.
Перед кабинетом директора я останавливаюсь. Полная решимости и прорепетировавшая в голове разговор, я стучу в большую дверь.
— Войдите! — Низкий грубый голос проникает прямо в сердце, запуская его с новой силой. Кажется, оно вот-вот пропустит несколько ударов и остановится. Осторожно пронырнув в кабинет, я остановилась. Ефим Харитонович смотрит на меня исподлобья тяжелым взглядом, и я чувствую его словно физически.
— Виктория Юрьевна Малинова, — произносит он спустя целую вечность. Грузное тело поднимается со стула, а я продолжаю его рассматривать. Наш директор чуть старше пятидесяти с сединой у висков, серыми орлиными глазами и массивными чертами лица, широким волевым подбородком. На нем темно серый костюм и черная выглаженная рубашка, на руке золотые часы. С трудом осознаю, что в его кабинете нет окон, и свет какой-то странный, приглушенный. Пахнет сигарами и хвойным мужским одеколоном, кружащим голову. На столе разбросаны бумаги, книжки с нотами для фортепианных концертов, пустые страницы с нотным станом и острые карандаши. Кажется, я отвлекла его от написания очередного шедевра.
— Здравствуйте, Ефим Харитонович, — начинаю говорить, и с ужасом понимаю, что голос мой дрожит. Раньше такого никогда не было. Даже когда пьяный отец грозится убить меня, я всегда держусь и отвечаю уверенно, а тут на тебе! Наверное, потому что Ефим Харитонович сейчас решает мою судьбу — быть мне ученицей престижной академии, или нет.
— Присядь, Виктория, нас ждет тяжелый разговор, — директор указывает мне на кресло напротив его рабочего стола, и я повинуюсь. На ватных ногах стоять все равно тяжело, уже лучше присесть.
— Я знаю, что родители Виолетты и Людмилы написали на меня жалобу, но я прошу вас… — начала я, но меня заткнули на полуслове всего одним словом:
— Нет!
Я вздрогнула и замолчала. Не понимаю, почему он не дает мне говорить? Я себе все не так представляла. Надеялась, что академия не захочет терять такой сильный голос. Думала, что Ефим Харитонович сжалится надо мной, войдет в мое положение.
